места. «Может, и вы с нами, Ксения Федоровна? К Октябрьским усолятся груздочки, свои… Что на базар-то за ними бегать?»
«Да что вы, – улыбаясь, отвечала Ксения Фёдоровна, – из меня ходок никудышный, да и не понимаю я в грибах ничего».
«А вы Ларису с нами командируйте, интересно ей будет, лес-то осенний – красота, грибов не будет, так мы и рыбки немного наловить можем, тёрну набрать да ежевички».
«Не знаю, не знаю, Степан Степаныч, Ларисе в колхоз скоро, посылают их группу на помидоры, надо собраться девочке… И потом этот Донцов… не знаю, не знаю… Я предложу, конечно, Ларисе, но не знаю…»
«Раскусила-таки мою дипломатию, – с лёгкой досадой подумал Степан Степаныч. – Ну ничего, я сам Лариску сагитирую. Хоть и не велит ей мать с Юркой ладить, но она его далеко не обходит, не раз и в беседке их видел вместе, и на набережной. Завтра же обтяпаю это дело. И к Марии зайду».
Но с Марией Степан Степаныч встретился раньше завтрашнего дня.
Вечером, в одиннадцатом часу, когда они с женой возились на кухне, консервируя помидоры, в дверь негромко постучали.
Степан Степаныч, пробурчав под нос: «кто это на ночь глядя», открыл дверь и увидел Марию.
– Проходи, проходи, Маша, а мы вот витаминами запасаемся. Ты что поздно так? – спросил он и только сейчас заметил, что лицо у Марии бледное, глаза заплаканные, губы серые.
– Беда у нас, Степан Степаныч… Юрку в милицию забрали… подрался он… Я с поликлиники прихожу, а мне бабки и говорят. Твой, мол, соколик чуть Генку с того двора не прибил, милицию вызывали, увезли их. Генку в больницу, а Юрку в отделение…
Мария присела на маленький раскладной стульчик, стоявший у двери в прихожей, и расплакалась.
– Да что ты, что ты, Маня, образуется, может, отпустят, – взяла её под руку жена Степан Степаныча. – Пошли в комнату. Ох, деточки…
– Образуется… – всхлипнула Мария. – Я как услыхала, бегом в пикет, может, думаю, Квасков там, да не застала его, домой ушёл. А сержант, знаешь, тот, что с приёмником, иль как он у них там называется, всё по набережной прохаживается, мне говорит: доигрался, мол, сынок ваш, хорошо, сутками отделается, а то и тюрьма. Всё, говорит, зависит от состояния потерпевшего, у него, говорит, сотрясение мозга наверняка, а может, и похуже что…
Мария закрыла лицо ладонями, на которые упали белёсые, местами уже седые прядки волос, и снова заплакала.
– Погоди, погоди, Маша, – положил ей руку на вздрагивающее плечо Степан Степаныч. – Как они подрались-то, дружки вроде?
– Да какие там дружки… Юрка хоть и ходит с ним, а как-то говорит мне: дерьмо, мол, этот Генка, ни дать, ни взять. Пацанов подговаривает, чтоб вещи старинные ему из дома носили, медали даже фронтовые… Выменивает чего-то, на толчке этом у Дворца труда крутится. Его ребята за глаза так и зовут «крокодилом». Я к бабке его бегала, надо ж попросить, чтоб суда-то не было, так она тоже: так, мол, и надо ему, чёрту, может, говорит, перетрухнутся мозги от сотрясения, может, дурь-то выскочит. Мается она с ним…
– Так
