милицинеров, молоденький сержант. Другой, постарше, отошёл к девушке, что-то спрашивал.
Он тоже шагнул, вроде бы в сторону, отряхивался, потирая свезённый об асфальт локоть.
– Закурите? – по-свойски предложил сержант, протягивая пачку папирос.
– Нашёл наконец… с боем… – усмехнулся он. – Можно две? А то теперь полночи не спать…
– Можно хоть три… Заслужили…
– Так что здесь произошло? – подошёл к ним второй милиционер, лейтенант.
– Да подрались, говорю, – снова забормотал мужик, – Ну выпил я немного… Ну и это… к девушке… познакомиться…
– Не вас спрашивают, – оборвал его лейтенант.
Сергей внимательно посмотрел на скрученного и только сейчас узнал в нём своего давнишнего дружка Тольку Гирина, с которым когда-то они жили в одном дворе, старом, послевоенном… И учились тоже в одной школе…
Года три назад, зимой, встретил он на рынке Толькину мать. Не виделись они, наверно, лет пятнадцать… Оттого в памяти его осталась она ещё не старой, всегда строго следящей за собой женщиной, в какой-нибудь модной шляпке, с причёской, яркими губами. Работала тетя Клава в гостинице для иностранцев, но не особо гордилась этим перед дворовыми бабами, частенько подкидывая им по сносной цене разную мелочь заморскую: платочки, перчатки, помады всякие… И у матери его косынка такая была – розовая, прозрачная, долго носила. Пацанам перепадали от тети Клавы значки, открытки, редкая в те времена жвачка. Однажды Толька, приглашённый к другу на день рождения, подарил Сергею толстую многоцветную авторучку шариковую – тоже диковинку. Напыженно объявив, что у него ещё две таких есть.
Тольку растила тетя Клава одна, об отце его никто из пацанов толком ничего не знал, да и не детское, не интересное это дело, тогда у многих из них отцов не было. И у Сергея тоже… Узнал он о папане своём подробно, когда уж семилетку кончал, рассказала мать, что уехал тот на Камчатку, на заработки, рыбу ловить, и не вернулся, женился там. Сергею два годика было. Видать, не сильно ловилась рыба-то, алименты присылал обычные. Бабы всё советовали матери «написать и проверить», но она отмахивалась, экономила как-то, укладываясь в свою фабричную зарплату. И об отце почти не вспоминала на словах. Лишь когда он с Ольгой встречаться стал и пошло дело к свадьбе, мать нет-нет да рассказывала ему о своей молодости. Она уже болела и, видно, чувствовала, что серьёзно это, оттого и плакала часто, как бы винясь перед сыном, что вот так, небогато жизнь прошла, ничего не собрала она ему, спасибо хоть квартирку отдельную перед пенсией дали, уважили за тридцать лет стажа фабричного, беспрерывного…
И вот стояла перед ним теперь тётя Клава – полноватая, стареющая, в искусственной шубёнке, одноцветном сером платке, глядела на него бледными глазами, улыбаясь нежданной встрече чуть вздрагивающими тонкими тёмными губами…
– Серёженька… Ой, дай я тебя поцелую… Какой, какой стал ты… не узнать… И меня не узнать, да? Старая я стала, Серёжа, да?.. Сколько ж мы не виделись, а? А я ведь… – она достала из сумки платочек, поднесла
