И перекидной, через пути, мост восстановили, считай, таким же, каким он был до войны. Оттого и затеплилась в груди непривычная тихая радость: не всё развалили да стёрли, не всё сожгли, вот он, город его, вот вокзал узнаваемый…
Их фонтан, как оспинами, сплошняком покрытый сравнительно мелкими осколочными и пулевыми выбоинами, тоже стоял почти целый. У раненых, но не сбитых, скульптурных пионеров уцелели почти все головы и руки-ноги, лягушки тоже восседали на прежних местах – странно открыв сухие рты, будто давно пить просили… А вот Бармалею не повезло, весь хвост потерял, и теперь, лишившись длины и гибкой скрюченности, он больше походил на вполне уместного для волжских краёв кабанчика…
С одной стороны площади уже убрали часть прилегавших развалин, соорудив на расчищенной территории небольшой временный деревянный вокзал. Туда он за ненадобностью не пошёл, а двинулся от фонтана не напрямую к главной городской площади, а вбок, оказавшись минут через пять на небольшой, малоузнаваемой улочке. По ней и похромал, не торопясь, внимательно вглядываясь в разрушенные здания, пытаясь вспомнить их довоенный вид.
На свою улицу, окраину заполотновскую, он ещё в поезде решил сразу не идти… Знал, что давно там ничего нет. Вон какие громады разметало так, что камушка на камушке не осталось, а уж их старый деревянный домик – где ему уцелеть? И зачем бежать туда сразу, сердце рвать…
Кроме вокзальчика, деревянного вообще в этой округе почти ничего не было. Камни, глыбы кирпичные, чёрно-красные куски стен бывших домов, плиты бетонные, изрешечённые, переломанные, друг на друга впёршиеся, как льдины на берегу после ледохода… Рельсы, чуть ли не в узел загнутые, прутья железные – то перепутанные, как нитки, то дыбом вставшие и замершие в ужасе…
Кое-где кирпичи аккуратными кладками да кучами лежат, из развалин выбранные. Возле куч женщины и подростки, не работают ещё, только пришли… Носилки, ломы да кирки подбирают себе. А у кладок… Точно, немцы пленные… Давно он их не видел. Тоже развалины разбирают. Горбатые какие-то. Шинели спереди от пыли серые. Лица безучастные, тёмные…
Людей навстречу попадалось мало. Прошёл рядом, как и он, чуть прихрамывая, какой-то военный, может, тоже возвратившийся, с их поезда наверняка. Хромой-хромой, а обогнал его. Видать, точно знает, куда идёт. Да женщина провезла мимо в старой скрипучей коляске, похожей на детскую, какой-то скарб: закопчённый чайник, помятое ведро, тряпки. Насобирала, видно, среди развалин… Встретился и патруль, офицер с солдатом, проверили документы, сказав, чтоб он не тянул с явкой в комендатуру, где как комиссованный для начала встанет на учёт, а потом получит положенные бумаги и, если надо, направление на какую-нибудь работу.
Солнце вставало нехотя. Оно мелькало в пустых проёмах окон, исчезало и вдруг вновь, как золотой самородок средь грязного песка, вспыхивало, торопясь осветить унылое окрестье. В тени ночная прохлада ещё холодила щеки, но утро
