периферическим зрением лошадиный профиль, Валдомиро стал потихоньку сползать в кресле и минимизироваться. Но было поздно.
– А, Глонти, – сказал проректор по учебной работе и полез в дверь. – Попался, пропащая душа. Правду говорят: на ловца и зверь бежит. Давай, брат, разбираться.
Во рту Валдомиро образовалась какая-то тревожная кислота.
– Ты что ж это, брат, нас так безбожно подводишь? Ни слуху от тебя, ни духу.
– Обстоятельства, – растерянно бормотал Валдомиро.
– Знаем мы твои обстоятельства, – проректор вынул из покорных Валдомировых пальцев прошение, скользнул по нему незрячим взглядом и в левом верхнем углу размашисто черкнул: «Удовлетворить».
– Я все прекрасно понимаю, сам был молодым, не без этого, но уж тут никаких обстоятельств быть не может: городской смотр хоровых коллективов – это тебе, брат… Так что подтянись. Авербух тобой не нахвалится, а ты третью репетицию подряд… манкируешь. Это, брат, совсем не дело. Ты хорошее отношение цени. Оно тебе в жизни ой как пригодится.
«Эге!..» Валдомиро наконец сообразил, что к чему, и немедленно перехватил инициативу.
– Матвей Петрович! – красиво модулируя голос, заговорил он с большим напором. – Престиж института – мое кровное дело. Восемь лет я пою в нашем хоре. Восемь лет я живу его жизнью. Вне искусства я себя не мыслю. Положитесь на меня полностью, я не подведу.
– Добро, добро, я и не сомневался, – Матвей Петрович потрепал худенькое плечо солиста Глонти, кивнул секретарше на Валдомирово заявление и сказал: – В приказ.
Валдомиро наступил на верхнюю ступеньку лестничного марша и застыл неподвижно. С высоты берега перед ним разворачивалась знакомая панорама: влево – бесконечная цепь пристаней, у которых теснились пароходы и пароходишки, речные трамвайчики, катера и даже старенький толкач, вправо – причалы Нового порта, и у одного из них стоял белоснежный красавец с косыми трубами, чудо-корабль, к которому немедленно устремилось сердце Валдомиро и который, коротко гукнув, стал отваливать от бетонного причала прочь.
«Поздно, поздно…» – пронеслось в голове Валдомиро, и он ощутил горечь неясной потери. Сердце его от внезапной тоски сжалось и… тут же затрепетало в волнении.
По нижней палубе вдоль борта лайнера, лавируя между пассажирами, бежал Георгий Валентинович Листопад, мощной рукой увлекая за собой, словно тряпичную куклу, Витюнчика, прижимавшего к боку свою деревянную подружку. Достигнув трапного парохода, он рванул тяжелый засов в сторону, схватил барда в охапку, сильно оттолкнулся от корабельного борта (отчего, как показалось Валдомиро, «Александр Пушкин» значительно прибавил ходу) и – перелетел метровую межу пустого пространства.
«Ай, класс! – воскликнул в душе Валдомиро. – Роскошный прыжок!..»
Авиатор поставил обмякшего в полете Витюнчика на твердый грунт, слегка встряхнул, наклонился к низкому уху барда. Тот радостно закивал, подкрутил колок и ударил по неслышным Валдомиро струнам.
