лестницу. Сидеть, уткнувшись лбом в поднятые колени. Долго. Как в детстве, когда переживала первые горести. Ждать, пока бабушка придет и позовет… Она одна знала про это убежище… Не придет, не позовет. Теперь уже никогда. Время, время, поверни назад!
Побрякивая амуницией, – верно, на ходу расстегивали ремни кирас, – подошли два сменившихся с караула стражника. По уставу чистые сапоги остановились возле лестницы.
– Подожди-ка, пряжку заело… Хорошо, сменились наконец. От этого воя спятить можно, особенно на стенах.
– Чуют, что хозяйкина смерть близко ходит, вот и воют. Эх, и любят же они ее! Вот тебе и звери дикие…
– А может, это и не волки вовсе.
– А кто?
– Э, вот то-то и оно. Про осаду Аскхейма слышал? Кто тогда Братство из-под стен прогнал?
– Пожар в лесу случился или другая какая напасть волчью стаю подняла.
– Пожар! И от него спасаясь, зверье полдня от леса к морю бежало? Не, дед мой на стене Аскхейма стоял, оборотничью лаву своими глазами видел. Тоже думали, звери взбесились. А потом, как они Братство смели, уходить стали, знаешь, кого убитыми и ранеными уносили? А вел их сам Серебряное Пламя. Так вот дед говорил. И-эх! По молодости, сказывали, редкостным выпивохой покойник был, мимо трактира пройти не мог, а после войны капли хмельного не попробовал. Говорил, что как выпьет, так сразу и увидит – скачут…
– Скажи ж ты… Ох, все, идем, на кухне пиво должно остаться, и мясо Марта обещала у огня подержать. Помянем императрицу.
Ушли, поскрипывая сапогами. Гризельда осталась сидеть под лестницей.
В маленькой комнатке наверху башни императрица Бертильда Ольгейрдоттир изо всех сил пыталась подняться с кресла, не отводя взгляда от узкого окошка.
В ворота замка входил высокий седовласый человек в сером плаще.
До этого дня они встречались дважды. Первый раз – на Окаяне, на Пустой Косе. Второй – на другом краю острова, близ Аскхейма. Шестьдесят пять человеческих лет минуло со дня последней встречи. Дитрих Лорейнский не то чтобы постарел – одряхлел. Что думал, глядя на него, бывший герцог, Вольга знать не хотел. «Ты не права, Марена, страшно не терять, страшно видеть изменения, к потере ведущие».
Император встал навстречу. Человек, способный прежде в полном доспехе вскочить, не касаясь стремян, в седло рослого барекского жеребца, ныне с трудом поднимал свое тело из высокого кресла. Вольга не подал старику руки. Это только унизило бы императора. «Марена, и ты говорила о своем милосердии?!»
– Ты знаешь? – спросил Дитрих вместо приветствия.
– Да.
– Мы боялись, что ты не успеешь.
«Мы боялись»… Дитрих Лорейнский очень любил свою жену. Они всегда были парой.
– Пойдем.
Походка императора оказалась неожиданно быстрой и упругой.
