профессиональные знания ценились не очень высоко. Они подразумевались a priopi: не будет же непосвящённый служить в храме науки с его вековыми ритуалами, нарочитой церемонностью и неизменными канонами. Трудолюбивый сотрудник, досконально владеющий теорией и умеющий применять её на практике, личностью здесь не считался. Куда важнее ценилось знание таких туманных и малонаучных, на взгляд любого естественника, предметов, как любомудрствование и изящная словесность. Разумеется, не в тех проявлениях, что были доступны всем, а скрытых глазу, существовавших латентно по причине расхождения с некоей генеральной линией.
Привыкший заглядывать в потаённые глубины, повзрослевший Алик нашёл для себя удовольствие в открытии и этих кладовых, манивших тайной катакомбного существования. Монбланы марксизма-ленинизма, подавлявшие размерами, обязательностью изучения и цитирования, скукожились в его сознании до размера песчаного кулича из детского ведёрка, стоило ему познать прозорливость истинных философов, отплывших от родных берегов не по своей воле. Одна маленькая книжечка о нищете учения, которое «всесильно, потому что верно», затмила десятки томов, нудно излагавших существо этой набившей оскомину доктрины. Так же и в литературе. Добротно изученные произведения школьной программы – основные и по внеклассному чтению – померкли в одно мгновенье перед «Собачьим сердцем», «Доктором Живаго», «Даром» и «Котлованом». А всенародно оплёванный и изгнанный Солженицын моментально вознёсся над всеми своими хулителями, слепо верившими в бессмертие идей человека, разоблачённого им с железобетонной логикой истинного мыслителя и с особым изяществом стиля.
Вскоре молодой эмэнэс стал достойным собеседником более старших коллег, уже защитившихся и тративших свободное и почти всё рабочее время на дискуссии философской и беллетристической направленности. Помимо удовольствия от гармоничности целого он получал наслаждение и от раскрепощённого слога, и от вольности суждений, и от смелого полёта фантазии, немыслимых им раньше в сочетании с картинами окружающей действительности. Ему казалось, что так писать можно только о днях давно минувших. Опыт малоизвестных доселе писателей настойчиво толкал на новую стезю.
Он пошёл в аспирантуру. Этот шаг, такой естественный и необходимый в его положении, таил особый смысл. Сдать за три года три экзамена и обобщить собственную работу было для способного человека плёвым делом. Положение аспиранта давало несравнимо более важное – свободу для исследования других толщ, не менее заманчивых. Так новая страсть притягивала к себе и незаметно стала всепоглощающей.
За время Аликова аспирантства в стране сменилось четыре правителя. Первый унёс в могилу тайну сокрушения своего предшественника, второй – тайну наглых вторжений кованого сапога в чужие пределы, третий – тайну превращения молчалиных не только в фамусовых, но и в романовых. Четвёртый едва заступил на вахту
