мне удалось лишь около восьми.
Однако все это ничего не значило для Лайла Диммика и его кореша Уэйлона Дженнингса. Ровно в девять Уэйлон начал вопить, что его обломали, и вскоре визг деревенской скрипки перевалился через мой подоконник и устроил в моем мозгу чудовищную какофонию.
Лайл Диммик, дочерна загорелый маляр из Одессы, штат Техас, оказался у нас «из-за женщины». Он то находил ее, то терял, то возвращал обратно, то снова потерял, так как она убежала обратно в Одессу с парнем, которого встретила в здешнем баре, – это был слесарь-водопроводчик, ирландец, который вдруг понял, что в глубине души всегда был ковбоем.
Эд Доннеган владел почти всеми трехэтажными домами в моем квартале, за исключением моего, и регулярно красил их заново, при этом нанимая одного-единственного маляра, чтобы тот работал, пока не покрасит все, – в дождь, снег или солнцепек.
Лайл носил широкополую шляпу и красный платок вокруг шеи, а также большие темные очки в диковинной оправе, заслонявшие почти половину маленького веснушчатого лица. Он говорил, что эти очки придают человеку городской лоск, и это была его единственная уступка позорному миру янки, который был не способен оценить три главных божьих дара человечеству – виски «Джек Дэниэлс», лошадь и, конечно же, Уэйлон.
Я высунулся из окна и увидел, что Лайл стоит ко мне спиной и красит соседний дом. Музыка гремела с такой силой, что он никогда в жизни не услышал бы меня, поэтому я просто закрыл окно, затем подумал и закрыл все остальные. Тем самым я свел рев музыки до одного тоненького голоска, звенящего в моей голове, снова забрался в постель и закрыл глаза, молясь только об одном – о тишине.
Однако все это ничего не значило для Энджи.
Она разбудила меня около десяти часов, шныряя по квартире, варя кофе, открывая окна навстречу хорошему осеннему деньку и шаря в моем холодильнике. При этом Уэйлон, или Мерл, или, может, Хэнк-младший вновь вонзился в мой мозг.
Когда это не возымело желаемого эффекта, она просто открыла дверь в спальню и сказала:
– Подъем!
– Ни за что! – Я натянул одеяло себе на голову.
– Вставай, милый. Не капризничай.
Я швырнул в нее подушку, но она увернулась, и та пролетела дальше, разбив что-то на кухне.
– Надеюсь, тебе не очень нравились эти тарелки, – сказала она.
Я встал и, чтобы скрыть светящиеся в темноте «боксеры» а-ля Марвин-марсианин, завернулся в простыню.
Энджи стояла посреди кухни, держа обеими руками чашку с кофе. Несколько разбитых тарелок валялось на полу и в раковине.
– Кофе будешь?
Я нашел веник и стал собирать осколки. Она поставила чашку на стол и подала совок.
– И что тебе не спится в такую рань? – пробурчал я.
– Я выспалась. – Она высыпала совок в мусорную корзину.
– Этого не может быть. Ты никогда не пробовала поспать подольше?
– Патрик, – сказала
