Гоша – мамин племянник, но тётя Лена, или просто Лена, или по Яськиному прозвищу – Еленовна, нам вроде бабушки. Она воспитывала маму с самого детсадовского возраста, потому что их мать умерла, а отец нашёл себе другую семью и в ней затерялся.
В общем, всё сложно.
И мужа у Еленовны не было, точнее «был да весь вышел лет сто назад» – как она сама говорила. Совсем не печально, а даже весело.
– Как же я теперь буду? – опять спросил Гоша, когда мы добрались до места.
Мы сидели в машине и разглядывали тёмные окна квартиры Еленовны.
– Обычно, – сказала мама, – как всегда, только терпеливее.
Он посмотрел на маму, а потом оглянулся на нас. На его свирепом бородатом лице было такое выражение, как у некоторых дохляков из начальной школы, когда пацаны постарше зажимают их в раздевалке и требуют деньги. А у дохляков денег нет, честно! И они надеются, что пацаны поверят и не побьют, но в то же время точно знают, что всё-таки побьют – запинают по полной. Вот так Гоша тогда смотрел.
– Вы идите, а я в магазин метнусь, – сказал он. – У нас холодильник пустой. Она уже неделю не ест, а я так…
И мы пошли.
Еленовна стояла посреди прихожей в тёплом цветастом халате, с мохнатым шарфом, обмотанным вокруг поясницы. И вся она была серая и немного жёлтая, а её короткие жирные волосы с одной стороны примялись, а с другой торчали веером, как бывает, если долго лежишь на одном боку.
Яська закричала:
– Баба!
Еленовна обхватила её и заплакала.
– Как же я буду без вас? Как доживу? – причитала она.
Не переношу взрослые слёзы. Если бы я был президентом, то запретил бы их каким-нибудь суровым законом. Или хотя бы заставил женщин не плакать при детях. Но про это я, конечно же, ничего не сказал и тоже пошёл обниматься.
Чуть погодя Еленовна попросила торт. Вот только что рыдала, а потом вдруг говорит: «Очень хочется банановый торт», и мама его испекла в тот же день. Она здорово это умеет, хотя вся остальная еда у неё не слишком получается, по сравнению с вкусностями Еленовны.
Мы слопали торт в один присест, а потом взрослые засели курить на лоджии. Я подслушивал. С того дня я подслушивал при любом удобном случае, потому что мама ничего не объясняла, а только отмахивалась: не знаю, всё нормально, дальше видно будет.
И вот они дымили на лоджии не хуже тумана, и Еленовна спросила у мамы, кивнув на пепельницу:
– Как думаешь, надо это дело бросить?
– А ты хочешь?
– Бросить? Нет, я хочу сброситься. С крыши. Я поднималась на десятый этаж, смотрела на чердачный люк, но там замок. А у кого ключ, не знаю. У дворника скорее всего, хотя, зачем он дворнику? И как объяснить, зачем он мне? И знаешь, я высоты боюсь.
– Значит, не судьба.
Мама часто говорит про судьбу. В том смысле, что когда #несудьба, это даже хорошо.
Назавтра мы
