показал... И пошло дело. И голоса вроде особенного не было, а получалось ничего, душевно. И в институте тоже... Вся институтская общага под ее романсы вздыхала-плакала, все только и повторяли – чего ж ты, Анька, с такими талантами в финансовый институт рванула, надо было в артистки пойти! А она и впрямь, как только поднималась на сцену институтского актового зальчика да садилась на стульчик с гитарой, будто и не чуяла себя «Анькой, которая романсы поет», а настоящей артисткой себя ощущала... Шло из самого нутра что-то такое, даже самой себе необъяснимое, окаянно нежное и тревожное, владело душой без остатка. Будто маленькую отдельную жизнь проживала. Свою, да не свою, да и не чужую тоже. Казалось, вписывала в мелодию, в немудреные строки романса, новые, ей одной понятные междустрочия, словно сию секунду возникающие, и бог знает откуда возникающие... И звенел голос на последнем аккорде, и взлетал вверх, и падал в ладони аплодисментов. Стряхивала с себя наваждение, смущенно улыбалась в лица – размягченные, с блеском непролитой слезы в глазах, гнула шею в благодарном поклоне.
А однажды к ней после лекций мужик подошел – толстый, смешной, лысый. И – виданное ли дело! – предложил с концертной филармонической бригадой все лето по южным городам ездить. Она растерялась, глаза от смущения прятать начала – что вы, мол, я ж не артистка... И вообще, я в стройотряд записалась, мы этим летом на Алтай едем, коровники строить...
Да, было, было. А потом ушло напрочь. Нет, поначалу еще вспыхивало внутри, тянулись руки к гитаре, требовало нутро-то, требовало... А потом ничего. Смирилось нутро, замолчало. Другие заботы появились – надо было о жизни думать. О скором замужестве, о кооперативе, место работы после института искать... И не просто место, а с перспективой карьерного роста. Будь она неладна, эта перспектива, сколько злых сил на нее положено. Продиралась через ее дебри, бывало, и по головам шла. Ой, если вспомнить, как она себе должность ведущего специалиста в департаменте пробивала...
Нет, все-таки неблагодарная штука жизнь. Кидаешь ей самое себя под ноги, ждешь хорошего результата, а она тебе – фигу под нос. И все усилия – пеплом по ветру. Вот хотя бы свое замужество взять... Тащила на себе Витю, тащила... Казалось бы, вытащила, облагородила, как смогла, живи с ним рядом до старости. А он взял, подлец облагороженный, и ушел... И с детьми та же история. Сын к отцу, как выяснилось, мечтает свалить, а дочерью какой-то мерзавец руководит. А она, выходит, никому не нужна. Идет одна, под снегом...
Нахлынуло изнутри тоскою, остановилась, огляделась вокруг – ничего себе, далеко забрела... Да и снегопад, похоже, рассеивается. Так, сыплются с неба редкие хлопья, уже и не романтические, а пополам с дождем. И ноги промокли... И вся она сейчас, как мокрая бездомная курица. Так и пойдет дальше по жизни – курицей. Из дома – на работу. С работы – домой. Еще и вопрос – выйдет ли вообще после всего этого зверства на работу... Лысая, изможденная, после химии... Чтобы сплетница-антагонистка Глазкова из планового отдела вокруг нее злорадными кругами ходила, любопытничала, кости мыла...
