платка. Но для меня все, что она делала, казалось достойным восхищения и подражания, и когда Иден нашла мне вязальный крючок и моток шерсти и поручила «делать квадратики», из которых потом сошьют одеяло, я с радостью согласилась. Вера вышивала узор для каминного экрана: дама в шляпке и кринолине, с корзинкой в руке. В тридцатые годы дамы в кринолине были очень популярным сюжетом для рукоделия, и в «Лорел Коттедж» они встречались на каждом шагу – на подушках, стеганых чехольчиках для чайника, конвертах для ночных рубашек.
Я предпочла бы погулять в саду или в поле, но боялась выйти, помня о реакции Веры на исчезновение Фрэнсиса. Кроме того, мне доставляло удовольствие сидеть со взрослыми, занимаясь одним с ними делом и принимая помощь от великодушной Иден, которая направляла мои неловкие руки, следила за тем, чтобы петли ложились ровно, и наконец, когда квадрат был закончен, заметила:
– Совсем неплохо для начинающей!
Вера отложила вышивку и принялась за письмо. Взглянув на него украдкой, я увидела, что оно адресовано мужу, поскольку начиналось со слов: «Дорогой Джерри». Где находился Джеральд, Вера не знала – если не было возможности намеками, чтобы не придрался цензор, более точно указать место, Джеральд обычно сообщал, что «на территории Англии». Время приближалось к восьми, и я начала следующий квадрат, но, как выяснилось, недооценила Иден, которая услышала звон церковных колоколов за минуту до того, как стрелки на часах в гостиной показали восемь. Она воткнула иголку в платок, сложила его, бросила на ручку кресла, сверху прижала острыми ножницами, точно по центру, встала и улыбнулась мне.
– Ну, маленькая племянница, ты будешь спать в моей комнате, и я должна показать тебе, где это.
Разочарованная, я пошла за ней к двери; некоторым утешением мне служил тот факт, что мы будем делить одну спальню. Однако Вера вдруг вскочила и бросилась наверх. Я слышала, как она перебегает из комнаты в комнату, хлопая дверьми. Иден замешкалась. Она не смотрела на меня. Затем открыла дверь, и мы вышли, остановившись у подножья лестницы. Вера сбежала по ступенькам; лицо ее было красным, глаза и рот выдавали едва сдерживаемый гнев.
– Его нет в доме! Я говорила тебе, он опять за свое.
Она распахнула парадную дверь и побежала к калитке, перегнулась через нее, и, повернувшись влево, позвала:
– Фрэнсис, Фрэнсис!
Потом повернулась направо и повторила:
– Фрэнсис, Фрэнсис…
Мы пошли в комнату Иден. Голос Веры, звавшей сына, доносился сначала спереди дома, затем сзади. Дверь спальни Фрэнсиса была закрыта, и Иден открыла ее и заглянула внутрь – естественно, там никого не было. Я ничего не спрашивала, а она не объясняла. Ее спальня была очень чистой и аккуратной: вышитые салфетки, на которых лежала щетка для волос и стояли разнообразные кувшины и вазочки, преобладание розовых тонов, картины на стенах, в том числе цветной снимок статуи Питера Пэна в Кенсингтонском саду. Кровати стояли не параллельно, а под
