тщательностью поставил по стулу к дверцам встроенных платяного и посудного шкафов, приговаривая: «Теперь не вылезете!» – и осознанно простился со мной.
Мне все было ясно. Но я тогда не придал этому особого значения, за годы учебы навидался всякого. Страшнее казалось, когда из окон с шестого этажа сигали, вены резали или вешались в тех же платяных шкафах. А уж с чертями в общежитии общался каждый пятый поэт.
…Недаром грозовая тень трагичности всегда лежала на творчестве, судьбе и на душе поэта Николая Рубцова. Он жил по-русски безалаберно и горько и умер по-русски случайно и жутко. Истинную цену поэтам, как известно, определяет время. Как ни тщились многие из пишущей братии после смерти, скажем, Светлова, Смелякова или того же Слуцкого объявить их классиками русской поэзии, память о них быстро иссякает. Поэзия Николая Рубцова с каждым годом все более и более приобретает черты подлинной народности, становясь безымянной, уходит в песни и пословицы. И за все, что было недодано ему при жизни, время венчает его вечной признательностью. Ибо сам Рубцов пропел:
За все добро расплатимся добром,
За всю любовь расплатимся любовью…
1993
Неугомонный лесной Будимир
Когда пять лет назад умер стыдливейший и честнейший поэт мятущейся России Федор Сухов, мне было горько за наш город, слабо откликнувшийся на его кончину. Город, которому он отдал двадцать лет своей неприкаянно-отважной жизни и оставил, может быть, единственный из волгоградских поэтов, свою школу, состоящую из друзей, учеников и почитателей его светящегося слова. Колодезная душа поэта нашла успокоение в селе Красный Оселок Нижегородской губернии, но добрая часть ее навсегда скорбно приютилась и у нас в обшарпанной пятиэтажке неподалеку от остановки Руднева, где он долгое время тихо славил:
Что за осень у нас в Волгограде,
Знать, и впрямь золотая она!
Это у нас его белая лебедь-березка со временем превращалась в плакучую вдову, ронял подкову с копыта на стремительном шоссе крестьянский кормилец-конь Сынок, сдавался в плен рядовому русскому бойцу слегка сутулый генерал из поэмы «В подвале универмага», глаголил, бунтарствовал, усмиряя грешную плоть, провидец Аввакум в драме «Красная палата», сам поэт принимал как неизбежное скоротечность земной жизни:
Держусь за дождь, держусь за ветер,
Ах, как бы, как не упустить?
Мне хочется на белом свете
Еще немного погрустить…
Я знал Федора Григорьевича не понаслышке. Обласканный многими в начале своего так толком и не распрямившегося творческого пути, я влюбился и предался больше всего ему, как единственному, на мой взгляд, на тот момент и по сей день честному песнопевцу. Кто, когда, скажите, из доброхотливых мэтров не стал милостиво обустраивать стихи начинающего поэта в газетах и журналах, а просто пригласил его пройтись вместе пешком по местам своих былых боев от Речицы до
