пожалуйста, – не глядя на нее, ответил субъект скрипуче. – Пусть себе валяются. Вряд ли они найдут своего ценителя. Другие выходят у меня лучше, – он достал из засаленных штанов кисет.
Звук его голоса произвел на Веру необыкновенное впечатление. Метнувшись к говорившему, она рывком ухватила его за грязную вельветовую куртку, развернув к себе лицом. Отчаянно и безнадежно вскрикнула, закусила палец:
– Лев, Лёва, Лёвушка!
– Вера? Лисичка тайная моя…
Вера ухватила его за бледную тощую шею. Повисла, вжавшись. Что-то жарко прошептала прямо в ухо оборванцу. Он хрипло и неразборчиво ответил.
Я стоял поодаль. Всхлипнув, Вера расцепила объятия. Обернулась ко мне, глядя блестящими зазеленевшими глазами:
– Женя, – проговорила моя жена уже спокойно, – познакомься пожалуйста. – Левушка Охотников, мой старинный друг.
Удивительно, парадоксально, немыслимо. С человеком, сыгравшем в судьбе моей роль роковую, мы не обмолвились ни единым словом. Да мы и виделись всего дважды. Даже не так: второй раз я видел его, а он меня – нет.
Мы молча и кратко пожали руки и одновременно – в зеркальной пантомиме – наклонили головы. Затем я сделал шаг назад, а Охотников пробормотав слова прощания, выхватил у Веры свои рисунки и быстро зашагал по бульвару Распай.
– Надеюсь, старинный твой приятель назвал свой адрес, – надменно проговорил я. – Впрочем, где ж ещё жить непризнанному гению, как не на Монпарнасе. Приметный товарищ. Разыскать труда не составит. Сказав эти слова, я сам понял, как недостойно и уязвленно они прозвучали. Увидел ли я в нем соперника?
Нет.
Какой-то немытый полудикий бродяга. И помыслить нельзя, что Веру могли связывать с ним романтические отношения. Обычная в сущности история: встретила старого знакомца. Вспомнила Россию, ту – исчезнувшую – жизнь. Но как объяснить отчаянность её объятий? Изумрудом просиявшие глаза? И главное – то ледяное, вынутое с самого погреба души, спокойствие, с которым она ответила мне:
– Назвал. Разыщу. Больше я его не потеряю.
41
В самом деле, разыскать в русском художественном Париже столь приметного субъекта оказалось просто. Был ли он талантлив? Трудно сказать. Я не объективен: пусть ревность моя давно погасла, в душе остался нагар – брезгливое омерзение и тихая ненависть. Кроме того, я мало понимаю в живописи. Да и оригинальных работ Охотникова существует всего ничего, так что определить меру его одаренности затруднятся даже специалисты.
Под собственным именем он писал только натюрморты. Акварелью и углем. Исключительно овощи и фрукты: убоины веганист-мазилка избегал. Плоды изображались сбоку и сверху, словно смотрящий наклонялся, нависал над ними. В самих линиях – ничего выразительного, он лишь немного вытягивал или утолщал природную форму. Любопытнее были сочетания выбираемых
