style="font-size:15px;"> Когда под утро я вернулся из ресторана, Веры уже не было. Отлично помню торжественную пустоту квартиры, розовеющий в окне рассвет и деликатный птичий щебет. Положительно романная ситуация: голые плечики вешалок в шкафу, идеальный порядок и цидулка на столе. Сквозь хмель разобрал знакомый почерк. Впрочем, все было ясно и без чтения. Изодрал записку на куски. Без всякой ярости или досады.
Спальня ещё хранила едва слышимый аромат ландышей – любимых духов Веры. Я отнюдь не желала её ухода, даже несмотря на наши все учащающиеся ссоры и размолвки, однако первое и главное чувство, охватившее меня в тот момент – облегчение. Да-да, облегчение и свобода. Мне изрядно надоело оправдываться за свои поздние (точнее – ранние) приходы домой. Тяготило и ребяческое упрямство, с которым я из последних сил стремился соответствовать собственным моральным императивам, кичился лебединой верностью и отвращением к адюльтеру. Собутыльники же мои не стеснялись тискать веселых женщин прямо в ресторациях, а желание разврата носит, как известно, характер инфекционный. Однако сам первый шаг к разрыву я сделал бы едва ли. Для подобных поступков я слишком ленив и инертен. Однако все разрешилось само собой и как нельзя лучше.
Итак, я с легкой душой улегся в пахнувшую Верой постель, и заснул под скорбное пение одинокой птицы.
Проснулся около двух часов пополудни. Разлепил заросшие сплюшками глаза. Зевнул. Что-то было не так. Что-то случилось. Вторая половина постели не просто пуста. Вера ушла, да. Вера ушла.
Я лежал, разглядывая скошенный потолок мансарды. Тихо и легко шли минуты. Случилось то, чему случиться было должно. Но всё-таки, черт возьми, как именно Вера объяснила наше семейное фиаско? Вспомнил о записке. Я успел ухватить лишь главное предложение «Ухожу от тебя», прежде чем грузно рухнуть в мутные сонные воды. Теперь можно поинтересоваться и деталями, ну хотя б из любопытства.
Я зевнул, с трудом спустил ноги на теплые доски пола и, наконец, смог встать. По всей комнате были разбросаны обрывки послания моей пока еще жены. Необходимо их соединить. Как в глупых книгах о шпионах или бандитах. Ужасно ныла голова. Приступать к реставрации письма в таком скверном состоянии было решительно невозможно. Сначала необходимо восстановить себя.
Собрав последние силы, добрался до ближайшего кабачка. Жан, гарсон, молча усмехнулся в усы, смахнул крошки со столика и ухнул на него сифон с содовой. Рядом ойкнул бокал, на треть наполненный коньяком. Жадно выпив два порции освежающего игристого яда, я удовлетворено рыгнул, вытер губы тыльной стороной ладони и убедился, что тошнота укрощена. Вкусив острые закуски и горячий обед, я окончательно вступил на путь выздоровления. Можно было идти домой и приступать к реконструкции прощальных Вериных упреков. Однако тут подошел Жан и подозвал меня к телефону: я специально оставил в редакциях номера любимых кабачков, так как проводил в них едва ли не больше времени, чем дома.
– У аппарата.
