помогла маме, немножко подержала папе какие-то инструменты. Потом решила, что уже напомогалась, и пошла гулять.
Нет, в прабабушкином дворе, разумеется, Полька гулять не собиралась – там можно было нарваться на Ключникову с компанией, а на каникулах никому такого счастья не надо. Собиралась Полька добежать до своего двора. Но не добежала. Потому что услышала плач.
Плакала девочка чуть младше нее. Коленки у нее были разбиты в кровь, длинные черные волосы всклокочены, а платье спереди измято, порвано и в грязи. А главное, над этой девочкой громко смеялись какие-то дылды. «Зазубрина! – кричали они и хохотали режущими уши голосами. – Зазубрина попачкалась! Зазубрина, а ты боялась, только платьишко помялось!» И было ясно, что дылды эти ржущие как-то причастны к тому, что девочка стоит в грязном порванном платье и ревет. И Полька вдруг увидела в этой девочке себя. Хотя она-то, Полька, никогда не позволяла себе реветь от глупых и грубых шуточек замочников, она-то как раз очень хорошо умела делать вид, что ей все по фигу, но сколько раз ей хотелось просто расслабиться и разрыдаться при всех, известно было только самой Польке.
И Полька подошла к плачущей девочке, и взяла ее за руку, и повела, а дылды от этого почему-то замолчали. К прабабушке подружек водить запрещалось, потому что прабабушку нельзя было слишком беспокоить, и Полька, не выпуская из руки девочкину жесткую ладошку, стояла под окнами и кричала маме, пока мама не вышла на балкон второго этажа.
– А можно, – проорала Полька, – мы с подружкой пойдем к нам домой? А то она упала!
Мама с балкона как-то очень странно посмотрела на девочку – та уже не ревела, а только всхлипывала, громко и по несколько раз подряд – и спросила, есть ли у подружки имя. Тогда Польке пришлось наклониться к девочкиному уху и шепотом спросить, как ее зовут. Спрашивать пришлось несколько раз – Полька даже было подумала, что девочка слышит не лучше прабабушки, но тут девочка просопела, что она Таня.
– Таня! – проорала Полька, задрав голову.
Тогда мама покачала головой и сказала, что хорошо, можно, но недолго и что они с папой тоже скоро придут домой.
По дороге к Полькиному дому девочка, то есть Таня, вдруг начала говорить – глухо и злобно. Не глядя на Польку, она сообщала миру, как именно обзовет своих обидчиц, если снова увидит.
– Я, – говорила она, – буду называть их… буду называть их… собаками! Я назову их… назову их… плохими!
Полька невольно подивилась наивности обзывалок, а еще больше – ничтожности планируемой кары. Сама она ни разу никому не рассказывала, как именно обзовет Ключникову, а прямо так, без подготовки обзывала, скажем, свинопопой макакой и хрюкопсовой слонихой. И да, считала это не самой местью, а констатацией факта; месть же представлялась ей вещью гораздо менее безобидной, чем какие-то ругательные слова.
– Ты, – сказала Полька, – забудь о них. Они просто дуры. А мы сейчас пойдем ко мне, ты умоешься, мы выпьем чаю и пойдем играть.
Таня угрюмо уставилась на свой истерзанный подол.
– Меня мама дома убьет, –
