будто никого нет дома, и открыть. Он мог и дверь выломать запросто.
Я, почему-то виновато посмотрев на Генриха, вскочил и открыл дверь. В комнату ввалились, источая тошнотворный перегарный духан, Толик и с ним ещё один мужик, мне незнакомый, лысый и тощий верзила в майке-алкоголичке, с красноречивыми тюремными татуировками на руках.
– Ты чё, бля? Не слышишь, что ли, олух? – взвизгнул Толик и, увидев моих гостей, удивлённо осклабился: – А это кто у тебя?
Генрих встал, подошёл к Толику и, цепко, пристально глядя тому в глаза, спокойно сказал:
– Мы гости этого молодого человека, а вы, два чёрта, сейчас же подите прочь отсюда.
Незнакомый мужик испуганно пробормотал:
– Да ну тебя, Толян, я пошёл…
И ушёл, а Толик точно вкопанный всё ещё стоял – со стеклянным, отчего-то потухшим взглядом. Генрих своей тростью легонько подтолкнул его в плечо.
У меня холодок пробежал по спине, с Толиком шутки плохи – его все в доме боялись, ведь ему и убить человека раз плюнуть, за это и сидел. Но он каким-то не своим голосом извинился и вышел, закрыв за собой дверь. В это трудно было поверить – всё произошло, словно не наяву, а во сне.
С того момента всё стало, словно бы не наяву, а во сне. Или же наоборот – всё, что было раньше, было во сне. Вся моя жизнь. И лишь теперь в моих ушах и глазах забрезжило нечто иное – яркое, сильное и живое. Так бывает, когда сквозь сон, поверх него, слышишь звуки реальности, когда глаза ещё закрыты, но уже видят свет настоящего. Когда ты ясно осознаёшь на исходе сна, что спал, и вот теперь проснулся и можешь открыть глаза.
Но тогда я побоялся открыть их. Или, может быть, мне приятнее было побыть ещё немного там, во сне, зная, что это всего лишь сон.
Генрих налил в стаканы вино и пригласил всех к столу.
– За тебя, Ян! За твою радостную и счастливую жизнь! – звонко стукнув своим стаканом по моему, произнесла тост Ксения.
Я, жадно, залпом, выпив, даже толком не почувствовав вкус вина, рассмеялся. Мне было так смешно, что ну никак не сдержаться. Моим гостям могло показаться, что я так сразу опьянел, но меня это совсем не волновало. Впрочем, может, я и вправду был пьян.
– Простите меня, – немного успокоившись, сказал я. – Я объясню свой глупый смех. Посмотрите вокруг. Вот это и есть моя жизнь, «радостная и счастливая». Моя Вселенная – этот несчастливый, забытый богом, грязный и неприветливый город. В нём есть мой затерянный мирок – этот проулок в бедном и жутком районе люмпенов и дегенератов. В проулке стоит мой дом, старинный, обшарпанный и одряхлевший. На четвёртом этаже – кстати, он переделанный тыщу лет назад под жильё чердак, на котором когда-то жили крысы, – есть моя квартира. Но это коммунальная квартира, в ней несколько комнат, в них, как вы успели убедиться, живут пьяницы и уголовники. Среди прочих есть и моя комната. Вот она. Каморка, десять квадратных метров. В ней стоит вот этот стол. Четыре облезлых стула. Рядом
