представил себе скандалы, происходившие там, в Мурманске, слезы, зарплаты, пропивавшиеся в загулах, которые начинались прямо в дни получек, и маленьких девочек, прятавшихся в своей комнате и мечтавших о большом колесе, покататься на котором им не на что.
– Теперь, – сказала Маша, – в живых осталась одна только мама.
Я не знал, стоит мне выразить соболезнование или не стоит.
– Но у нас и в Москве есть родня, – сказала Катя.
– Да, – подтвердила Маша, – мы не одни в Москве. У нас есть тетушка. Может быть, мы вас с ней познакомим. Она старая коммунистка. Думаю, вам будет интересно.
– Был бы очень рад, – сказал я.
– В Мурманске, – продолжала Маша, – у нас почти не было знакомых. А Москва научила нас всему. Всему хорошему. И всему плохому.
Заказ нам принесли весь сразу, как это принято в кавказских ресторанах, ни в грош не ставящих медлительность наслаждения, подразумеваемую концепцией начального и основного блюд. Мы приступили к еде. Сидевшие за моей спиной бизнесмены уже насытились и теперь тискали своих спутниц – отнюдь не украдкой. Над столом нависало облако табачного дыма. Думаю, эти мужики курили даже под душем.
Я спросил, где живут Маша и Катя. Они ответили, что снимают квартиру на Ленинградском проспекте – давящейся машинами магистрали, которая идет к Шереметьеву, а оттуда дальше на север. Я спросил у Маши, нравится ли ей работа в магазине мобильных телефонов.
– Работа как работа, – ответила Маша. – Не всегда интересная.
Она улыбнулась – коротко и саркастично.
– А чем занимаетесь вы, Катя?
– Учусь в МГУ – ответила она.
Московский государственный университет – это российский вариант Оксфорда, только для поступления в него нужно дать взятку – и еще одну, чтобы защитить диплом.
– Бизнес-менеджмент.
Я показал, как то и ожидалось, что услышанное произвело на меня сильное впечатление. Затем начал было рассказывать о моей учебе в Бирмингеме, но Маша перебила меня.
– Пойдем потанцуем, – предложила она.
Оркестрик играл – в замедленном темпе – «I Will Survive»[2] и звучал при этом совершенно как кавказский похоронный оркестр, только-только присоединившийся к хору плакальщиков. Кроме нас танцевала всего одна пара – возбужденная девочка и ее подвыпивший «папик», которого она вытащила к самой эстраде. Маша с Катей извивались, рывками выбрасывая бедра вперед и назад, – то был стремительный разлив поддельного лесбиянства, коего требовал тогдашний этикет московских танцулек: раскованность, на какую способны лишь люди, которым нечего терять. В Маше присутствовало еще одно нравившееся мне качество: она умела жить одним мгновением, отрывая его от прошлого и будущего, чтобы стать в нем счастливой.
Я же шаркал по полу ногами и подергивался, перешел было на твист, но быстро понял, что переоценил свои силы (я знаю, мне придется взять
«Я выживу» – знаменитая песня Глории Гейнор (1978). –
