как лучше учить детей. Так ведь нет: им, наоборот, посещения инспектора внушают страх. Они боятся получить плохую оценку.
Роберу было двадцать шесть лет, и близился к концу пятый год его преподавательской деятельности, когда в один прекрасный вторник ему объявили, что в пятницу его будут инспектировать. Его тут же обметало нервной сыпью, и ночью пришлось дважды менять мокрые от пота простыни.
– Ну что ты с ума сходишь, Робер, – ворчал отец, который тогда еще был жив.
– Будем повторять таблицу умножения весь четверг, – пообещала мать.
Так они и сделали: утром – умножение на семь, после обеда – на восемь, вечером после ужина – самое страшное (особенно если не по порядку) умножение на девять. Робер лег спать, вконец обессилевший, и всю ночь практически не сомкнул глаз.
В 8.30, минута в минуту, инспектор вошел в учительскую и оказался… инспектрисой. Высокая, прекрасные стройные загорелые ноги, приталенный ярко-розовый костюм – она напоминала стюардессу. Путифар, который отчаянно робел перед женщинами, судорожно сглотнул. Он бы уж точно предпочел какого-нибудь ворчливого, противного старикашку.
– Мадемуазель Стефани, инспектор народного образования, – представилась она, и нежная ручка скользнула в огромную лапу Путифара. – Приятно познакомиться.
– Я тоже! – ляпнул он, выбитый из колеи улыбкой дамы.
Хоть он и поправился уже через секунду – «мне тоже», – лицо его залилось краской, которая так и не сошла до самой перемены (10.30).
В классе инспектриса с чарующей непринужденностью представилась детям:
– Не пугайтесь, я просто посижу в гостях у вашего учителя. Считайте, что меня тут нет.
После чего, покачивая бедрами, проследовала в конец класса и уселась, закинув ногу на ногу, на приготовленный для нее стул. Достала из сумочки обычный блокнот и авторучку и, взмахнув ресницами, устремила на Путифара цепенящий взгляд, словно говорила: «Приступайте, я смотрю и слушаю…»
До самого звонка все было более или менее неплохо. Писали диктант, делали упражнения по теме «прошедшее время совершенного вида»: я ем – я поел, я прихожу – я пришел… Дети вели себя вполне сносно. Юный Лелюк, обычно всегда готовый на какую-нибудь каверзу, был на удивление смирным и благонравным. Путифар даже подумал: «В сущности, не такой уж он, оказывается, плохой. Понимает, что этот день для меня имеет решающее значение. Надо будет поблагодарить его после уроков».
Во время перемены инспектрисе подали кофе в учительской, и коллеги-мужчины бросали на Путифара завистливые взгляды, в которых читалось: «Красиво живешь, Робер!» Путифару, хоть он и был тут вовсе ни при чем, это некоторым образом льстило, и, возвращаясь в класс, он испытал нечто почти похожее на уверенность в себе.
– Математика! – твердым голосом объявил он.
Трагедия разыгралась около 10.40, и начало ей положила поднятая рука Пьер-Ива Лелюка на задней
