принадлежали дамским сигаретам «Лаки Страйк». «Лаки Страйк» меня ударили: примеряя на себя образ современной женщины, Елена пыталась начать курить, и я не раз видел её именно с этими американскими сигаретами.
Боковая дверь вела в уборную, сверкавшую мрамором, фаянсом и хрусталём. У раковины поблёскивала гранями бутыль Acqua di Parma Colonia. Дужка унитаза была опущена, на полотенце виднелись лёгкие чёрные следы. Вряд ли щёголь Люпон чистил туалетным полотенцем ботинки. Возможно, собеседница Люпона вытирала слёзы: все парижанки подводили глаза чёрным карандашом. В том числе и моя жена.
Но что с того? Каждая молодая авангардная модница, так называемая бабочка2, курит, причём с тех пор, как реклама «Лаки Страйк» предложила женщинам тянуться за сигаретой вместо сладости, бабочки предпочитали именно эту дамскую марку. Все они ходят с глазами енота и с пунцовыми, якобы истерзанными поцелуями губами. Ещё неизвестно, что курит и как красится Марго Креспен.
Однако очень скоро здесь побывает дотошный инспектор Валюбер, и вряд ли у него окажется та же безграничная убеждённость в верности моей жены. Внизу меня ждал Дерюжин, надо было быстро решить, что делать с бокалами и сигаретами. Тронь я что-либо – и я уничтожу отпечатки пальцев, указывающие на другую. Оставь всё как есть – существует ничтожная возможность, что останутся улики против Елены. От одной этой мысли внутренности прожгли огненные щипцы. Полностью исключить, что из этого бокала пила моя жена, я не мог. Я должен был сделать выбор, основываясь на мере своего к ней доверия. Доверие – вещь, необходимая в семейной жизни, но сейчас слепая доверчивость мужа могла погубить Елену.
Я принял то единственное решение, с которым мог жить. Оглядев напоследок комнату, заметил в углу скомканную записку. Летящим, неровным, словно птичьим почерком в ней по-французски было начертано: «Père Lachaise, une faux parfait n’existe pas! Tout contact laisse une trace» («Пер-Лашез, совершенная подделка невозможна! Каждое преступление оставляет след»). Записка звучала оскорбительно и, судя по тому, с какой силой была смята и как далеко закинута, произвела именно такой эффект. Я повернул выключатель и покинул ателье.
Дерюжин завёл мотор, небрежно спросил:
– Хочешь на Монпарнас? Послушаем Марусю?
– Не сегодня, спасибо. Сделай одолжение, остановись у моста Турнель.
Дмитрий вёл себя как истинный друг и офицер: ни единого вопроса, никакой нужды просить хранить молчание. Не знаю, как это получилось, но пока Елена знакомилась с модельерами, посещала выступления Тэффи и Цветаевой, концерты Стравинского и Шаляпина, я чувствовал себя гораздо лучше с бывшими однополчанами, с теми, с кем кормил вшей в окопах.
Таксомотор затормозил напротив ресторана «Ля Тур д’Аржан». Дерюжин привычно откинулся:
– Не торопись, я посплю.
Улица была тёмная, небо облачное. Набережная Турнель, как и прочие пристойные кварталы
