князя, дождав до конца прощания и прикрыв такой же дубовой кровлей, понесли к выходу, чтобы на площади погрузить на сани и отвезти к заготовленной за городовой стеной могиле, князь остро ощутил на себе неприязненный взгляд епископа Мины – не любит его иерей, о чём-то догадывается. Ещё как бы смуты не случилось ныне, по батюшковой-то смерти.
Пресвитер густым басом возгласил: «Со святыми упокой!», люд закрестился, и Всеслав снова встретился взглядом – на сей раз не с епископом – с пресвитером Анфимием. Грек смотрел на князя неотрывно и с какой-то странной, неуместной даже мольбой, словно он и сам не хотел верить в слухи. Княжич (а не княжич уже – князь!) выпрямился, сцепив руки на поясе, и встретил взгляд пресвитера прямым и честным взглядом.
Не покривлю душой! Пусть его знает, почём фунт лиха!
Некрещёных в церковь сегодня – проводить своего князя – набилось немало из числа полочан. Но одно дело градский, пусть даже и не простец, купец тороватый, пусть и боярин даже, и ино дело – князь! Глава земли! Да ведь и крещён князь!
Всеслав сжал зубы. И так и простоял до самого конца заупокойной службы, не отрывая взгляда от чёрных, как маслины, скорбных глаз Анфимия.
Креститься не стал – рука не поднялась.
3. Кривско-словенская межа
Лето 1045 года, зарев
По опушке тянулась редкая цепочка всадников – в стегачах и клёпаных шеломах – десятка два. И только по знамену на щитах – оскаленной морде Белополя Белого Волка, родоначальника кривских князей – в них можно было признать младшую дружину юного полоцкого князя.
Всеслав ехал, довольно вдыхая привольный лесной воздух, напоённый летними запахами – нагретой смолой, переспелой клубникой, сеном – лето было жарким, травы и ягоды сохли на корню.
Княжий конь вдруг захрапел, приплясывая на месте, упёрся всеми четырьмя копытами.
– Ну, чего ещё?! – Всеслав недовольно толкнул его пятками в бока. До чего ж хорошо было ехать сейчас по лесу, не думая о трудных хозяйственных княжьи дела, что навалились на него со смертью отца.
Конь упрямо мотал головой и тряс гривой. Не шёл.
Вои сгрудились рядом – их кони тоже беспокоились, хоть и не так сильно, как княжий. Всеслав спешился, погладил коня по храпу, успокаивая:
– Ну, Воронко, чего ты?
Конь храпел, косил налитый кровью глаз, пятился.
Князь гневно глянул опричь.
– Кто мне скажет, чего с ним?
– Чует что-то, – глубокомысленно сказал рыжий вой, такой же мальчишка, как и князь, только прошлым летом опоясанный.
– Вестимо! – бешено фыркнул князь, ожёг парня взглядом. – А что чует-то, Несмеяне?
– А эвон, – коротко сказал пестун Брень, указывая плетью на опушку. И вои тут же умолкли.
В тени деревьев, в чапыжнике – не вдруг
