каждый день она царит почти всюду. И вернее сказать, что она никуда не пропадает. Она все время здесь, вокруг, подстерегает каждый миг.
Колдунья поворачивается к старику и находит на его лице изумление, пусть слабое, но заметное. Но только сейчас это не останавливает ее слов.
– Зачем жалеть одно существо из всех, что умрут сегодня? Или завтра? Чем один достойнее кого-то другого? – Продолжает колдунья говорить, увеличивая темп. – Тот, кто сам не может от нее сбежать, лишь этим не заслуживает внимания. Сотни… тысячи… даже, наверное, больше, каждый миг какое-то безвинное, как ты говоришь, существо, погибает лишь затем, что так вышло. И никто в этом не виноват. Так какой смысл вообще обращать внимание?
Старик задумывается. Не ожидав такого ответа, он молчит, уводя все дальше поток своих мыслей. А колдунья, видя его промедление, подходит ближе и продолжает говорить спокойно, больше не собираясь растрачивать силы на злобу.
– А теперь идем. – Говорит она, уверенная в своей победе. – Если тебе так хочется, то по дороге можем спасти десяток жуков. А жизнь мальчишки, как и любого другого жука, все равно ничего не стоит.
– Не сравнивай….
– Ладно. Хорошо. – Быстро перебивает Айва, снова ругаясь. – Накормим каких-нибудь оборванцев. Поумничаешь, поделишься с ними мудростью. И того пользы больше будет.
И она сразу разворачивается, собираясь сделать шаг. Но все же старик находит, что ответить.
– Ты права. Нет одной жизни, которая ценнее другой.
– О. – Довольно щурится колдунья. – Не ожидала, что ты….
– Но права ты лишь отчасти. – Сразу перебивает старик.
И колдунья тут же выдыхает, скривив лицо.
– Пф…. – Шипит она от неудовольствия. – Я снова не права, какая неожиданность.
Старик едва заметно улыбается.
– Все так, как ты сказала. – Продолжает он объяснять. – Но тот, кто не сочувствует чужой смерти, тот не может понять ценности своей. Эта печаль и наполняет осень ее загадочным великолепием. Все кругом умирает, но мы привыкаем думать, что оно лишь засыпает до весны. А тогда, когда рождаются новые травы и бесчисленные орды насекомых, когда все начинает кипеть жаром молодой, стремительной жизни, разгорающейся всего на одно лето, тогда в людские сердца проникает такая же неудержимая радость, какая тает в них молчаливой, серой осенью.
Колдунья выслушивает, скрещивает на груди руки, не отворачивает головы, но взгляд отводит в сторону.
– Какой прекрасный треп. – Ехидничает она. – Ну, а раз так, насладись этим печальным мгновением, и идем дальше. Мне уже тошно становится оттого, что это я должна тебе все объяснять.
Но старик все равно остается на месте.
– Неужели, тебя никак не уговорить?
Он странно улыбается, и колдунья сразу это распознает. В его выражении неожиданно проявляется хитрый прищур, который никогда почти нельзя отыскать на серьезном, усталом
