презрение. Робина, тихонько плача, побрела за ней. Потрепав корову по шее и позволив ей вытереть нос о мой сюртук, что, кажется, немного ее успокоило, я уговорил бедняжку постоять смирно минут десять, пока Робина яростно сжимала ей вымя. В результате удалось нацедить примерно полтора стакана молока, хотя несчастное животное, судя по его виду, вмещало галлонов пять или шесть.
Наконец Робина сдалась, признав, что вела себя скверно. «Если корова умрет, – сказала она, глотая слезы, – я никогда себе не прощу». После этих слов Вероника тоже расплакалась, а корова, то ли проникнувшись состраданием, то ли вспомнив о собственных горестях, вновь принялась реветь. К счастью, мне удалось найти деревенского жителя почтенных лет – он сидел под деревом, закусывая ветчиной и покуривая трубку. Мы договорились, что вплоть до дальнейших распоряжений он будет доить корову за шиллинг в день.
Оставив его за работой, мы вернулись в дом. Дик встретил нас в дверях радостным «Доброе утро!» и спросил, слышали ли мы ночью шум грозы. Еще его интересовало, когда будет готов завтрак. Робина предположила, что это счастливое событие состоится, как только Дик вскипятит чайник, заварит чай и поджарит бекон, пока Вероника накрывает на стол.
– Но я думал, фея… – начал было Дик.
Робина заявила, что если Дик хотя бы раз заикнется о «фее домашнего очага», она надерет ему уши и отправится спать, предоставив остальным заботиться о завтраке. Она пригрозила, что не шутит.
У Дика есть одно неоспоримое достоинство: он философ.
– Давай, малявка, – обратился он к Веронике. – Принимайся за дело. Труд пойдет нам всем на пользу.
– Некоторые от него звереют, – возразила Вероника.
Мы сели завтракать в половине девятого.
Глава 4
В пятницу вечером прибыл наш архитектор, точнее, его помощник.
Я сразу же проникся к нему симпатией. Он робок и потому кажется неуклюжим. Но, как я объяснил Робине, на застенчивых юношах и держится мир: едва ли сыскался бы второй такой стеснительный молодой человек, каким был я в двадцать пять лет.
Робина возразила, что это совсем другое дело, ведь я писатель. Отношение Робины к литературному промыслу не так возмущало бы меня, не будь оно столь типичным. По мнению моей дочери, быть писателем – значит быть законченным идиотом. Всего неделю или две назад я случайно услышал через открытое окно кабинета, как Вероника с Робиной обсуждали эту тему. Моя младшая дочь нашла что-то в траве. Я не мог разглядеть, что это было, мешал пышный лавровый куст. Вероника нагнулась, внимательно изучая находку, а в следующее мгновение с пронзительным воплем подпрыгнула и принялась танцевать, хлопая в ладоши. Лицо ее сияло от радости. Проходившая мимо Робина остановилась и потребовала объяснений.
– Папина теннисная ракетка! – издала победный клич Вероника. Эта юная особа не видит смысла в том, чтобы говорить обычным голосом, если можно кричать.
