готовили на набережной.
Просто, убедившись, что сексуальное и честолюбивое влечение может быть удовлетворено полностью и без особых усилий, мое подсознание успокоилось. Это позволило увидеть, что кроме извечного желания овладеть женщины, существует масса друггих не менее привлекательных вещей.
Гурзуф в те уж далекие времена был местом уникальным. Сюда собиралась публика, по большинству, нестандартная, разношерстная, абсолютно идеологически невыдержанная. Причем, совершенно нельзя сказать, что это была золотая молодежь. Вообще о возрасте речь не шла. Возраст как-то оставался за перевалом крымских гор. Здесь люди пребывали в безвозрастном состоянии безыдейного вневременного разгильдяйства. И те, кто этого не понимал и пытался вести жизнь обычного советского отдыхающего (все по распорядку: утро с зарядки, день – пляж с теплым липким лимонадом, вечером – танцы с массовиком-затейником и тихое пьянство с обычными курортными романами) быстро сходили с дистанции и запирались в свои элитные дома отдыха, или перебирались в цивилизованную Ялту.
Ну, а кто-то (как я, бывшего до этого правоверным советским дембелем из окраинного московского района) пропитывались особым духом это приморского поселка и становились нормальным разгильдяем.
Но дух духом, а были здесь и патриархи отдыха, которые создавали и сохраняли эту уникальную атмосферу.
Начнем с ранних утренних часов.
Ровно в восемь часов в «будильнике» у столика почти каждый день можно было увидеть представительного высокого мужчину средних лет, с красивой густой бородой. Так и казалось, что он во фраке, а не в выцветшей футболке с легкомысленным рисунком и основательно мятых брюках. Ощущения не обманывали. Этого человека все знали, под именем Федя-опера. Точное прозвище. И на самом деле, он был певцом. С середины осени до апреля он выступал в провинциальных музыкальных театрах, копил деньги, с тем, чтобы с наступлением тепла, бросить все и приехать в Гурзуф. Никто не знал, есть ли у него дом, семья, да и вообще, как его зовут в миру. Мало, кто видел его на пляже. С утра он, начиная с «будильника» постепенно переходил от кабачка, к уличной забегаловке, от забегаловки к кафе. И заканчивался день в ресторане. Денег у него много не отнимало. Пожалуй, только утром, когда он был один на один со стаканом портвейна. А потом его зазывала то одна компания, то другая. Федю невозможно было увидеть трезвым – так рано никто не вставал. Но и пьяным он не бывал никогда. Его уважали и любили все. И было за что. Временами, к ночи, он начинал исполнять арии. И его голос безо всяких микрофонов и усилителей накрывал электрические потуги мастных лабухов. Он заставлял их замолчал, уважительно уступая красивому баритону, которому аккомпанировал шум волн ночного моря…
А потом снова наступало утро. И утро начиналось с «будильника».
Собственно, что такое «будильник». Уникальность этого заведения сейчас в эпоху ночных ресторанов и круглосуточных магазинов оценить невозможно. Тогда же, во времена строительства передового… и развитого…, когда всем торговым точкам и точкам общепита было строго
