глаза, что-то смутно древнеегипетское, заметное, кстати, и в сестрах, притом что ни у Сайруса, ни у Беверли этого нет, определенный настойчиво повторяющийся мотив, возникший из путаницы их ДНК. Потомки Тейлоров, три девочки и мальчик, тема с вариациями, профили, которые не показались бы неуместными на каких-нибудь керамических черепках тысячелетней давности.
Питер смотрит на Миззи, не так ли?
– Несостоявшаяся? Что – целая страна?
– Да я не про Японию. Я про себя. Это у меня ничего не вышло. Я остался туристом. Отдельным от всего.
В Миззи есть эта тейлоровская значительность, некое особое качество, которым все они (может быть, за исключением Сайруса) обладают, сами того не сознавая. Способность привлекать внимание. Быть тем человеком, про которого другие спрашивают: “Кто это?”
Миззи ездил в Японию с определенной целью, так ведь? Он, кажется, хотел посетить какую-то святыню?
Где, черт возьми, Ребекка?
– Япония – очень иностранная страна, – говорит Питер.
– Равно как и эта.
Один-ноль в пользу неиспорченной молодежи. Никаких иллюзий!
– Ты ведь, кажется, хотел посетить какой-то священный камень? – спрашивает Питер.
Миззи улыбается. Ладно, не такой уж он и высокомерный, в конце концов.
– Монастырский сад, – отвечает он. – В горах, на севере. Примерно шестьсот лет назад монахи принесли туда пять камней. Я сидел и смотрел на эти камни. Почти месяц.
– Серьезно?
Миззи, не пытайся обмануть обманщика. Я тоже был когда-то юным романтиком, склонным к чересчур серьезному отношению к собственной персоне. Месяц, ой ли?
– И в результате получил то, что и ожидал. То есть ничего.
Так, теперь лекция о превосходстве восточной культуры.
– Совсем ничего?
– Этот сад – часть созерцательной практики, одна из ступеней медитативной жизни. В общем, оказалось, что нельзя просто так поехать и, не знаю, “посетить”.
– А ты бы хотел жить медитативной жизнью?
– Я как раз сейчас медитирую на эту тему.
Вот дар южанина: самоуважение, смягченное скромностью и чувством юмора. Это и называется южным обаянием, верно?
Питер ожидает рассказа, но, кажется, никакого рассказа не последует. Воцаряется неуютное молчание. Питер и Миззи сидят, уставившись в столешницу. Пауза, затягиваясь, начинает походить на интерлюдию – по всей видимости, ничего хорошего, что могло бы выйти из этой встречи, не выйдет. Если в ближайшее же время это чувство неловкости не исчезнет, станет ясно, что отношения Питера с Миззи, во всяком случае этим Миззи, ищущим, проблемным юношей, предположительно уже год как не употребляющим наркотики, не складываются. Получится, что Миззи приехал в Нью-Йорк навестить сестру, а мужу сестры придется – а что же еще? – потерпеть.
Питер привстает и снова устраивается на стуле, непонятно зачем оглядывает кухню. О’кей. Дружбы
