хохотнул Валерьич. – В городке. – Он поскоблил щетину, улыбка потухла. – Бедняжка свихнулась. Решила, это наша пещера похитила ее дочь. С тех пор живет у нас под боком. Зимой ее пускали в сарай, а сейчас она ночует прямо на пляже. И каждый день сидит там и глаз не сводит. Раньше я впускал ее в пещеру, но она ломает декорации. Я запретил ей приближаться, и ты гони в шею. Усек?
– Усек, – сказал Гена.
– Ну и ладушки. Вон твои первые клиенты – беги.
Гена пошел к детям. Усадил их по очереди в вагончик-гроб. Сидящая на лавочке женщина оторвала взгляд от нарисованного гнома и смотрела на Гену в упор. Ему стало не по себе.
– Несчастная, – буркнул Гена. Нажал на кнопку. Вагончик с хихикающими детьми тронулся, и тьма пожрала смех.
*
– Славно, – похвалил Беляк. Покосился на часы. С тех пор как он перешагнул порог музея, прошел час. Еще немного, и бар закроется, официантка отправится домой, в маленькую квартирку, в маленькую кроватку с маленькими подушечками. Беляк отвернулся, чтобы Сенеб не заметил холмика на его джинсах.
Лампы тускло мерцали над головами, озаряли причудливую выставку. За стенами что-то перестукивало, словно ноккеры, гномы-шахтеры из валлийского фольклора, орудовали кирками в забое. Музыка прервалась, пока карлик рассказывал о своих мистических собратьях, экраны транслировали белый шум. Хозяин бара крутил в пальцах длинный костяной предмет, вроде флейты или дудки.
«Чертов Мини-Мы», – подумал Беляк.
Нужно скоротать полчаса и собираться…
Беляк сделал полный круг по залу и остановился возле груды досок, в которых опознал обломки бочонка. Дерево сгнило до трухи.
– А в этом, – он взглянул через плечо, – хоббиты варили пиво?
Сенеб стоял под египетской статуей, в сумраке. Померещилось: он показывает язык, пародируя карликового бога. Но экскурсовод заговорил; язык оказался тенью крючковатого носа.
– Я бы назвал это «гнездом». Что-то спало внутри веками и однажды проснулось.
Беляк сунул руку в карман, погладил перламутровую рукоять бритвы. Надо отвлечься, чтобы не кончить сразу.
– Просвети меня, мастер Йода.
– Что ж, – сказал Сенеб.
*
Проснувшись, Зенон знал: выжил лишь он один. Остальные двенадцать его братьев погибли в бочках. Но он уже и не помнил их имен. Береста памяти хранила обрывки.
Великая беда пришла, чтобы разрушить капища истинных богов, чтобы крестить его землю именем распятого. Другие преклонили колени перед могучим князем, но не Зенон. Со своими братьями поселился он в лесу, где камни были обожжены дыханием Кощного Бога, где горячие внутренности свисали с плеч исполинского идола, где змеевыми путями бродили проклятые на века. И страх, страх он помнил особенно четко. Жирный, сочащийся страх крестьян, за чьими женами и детьми наведывались из чащи братья.
Зенон велел им пить кровь человеческую, ибо кровь есть жизнь, а стремились
