из обычной ученицы в двоечницу, а потом обратно в обычную ученицу воспринимал все равно что смену зимы на лето и ждал, что и с ним вдруг случится такое же чудо и двойки сами исчезнут, надо только подождать, на всякий случай держа Мишку, которая разрешала списывать, под рукой. Мишке же «дружба» Кулябкина тоже была нужна: во-первых, он в самом деле был добрый. Во-вторых, его мать владела маленьким продуктовым магазином, и потому у Кулябкина рюкзак всегда был набит шоколадными батончиками, чипсами, копчеными колбасками, орехами и иногда неожиданной ерундой вроде сушеных яблок или вяленых томатов. Чипсы и колбаски Кулябкин жрал сам, а все шоколадные батончики охотно отдавал Мишке, причем не за списывание, а просто так, а Мишка тащила домой для Катьки. Однажды они даже эти батончики по способу из интернета расплавили, подмешали раскрошенного печенья и состряпали липкий тортик. В-третьих, как девушка ему, разумеется, нравилась Танька «want love», то есть, ой, с сегодняшнего дня «Аngel of your love», поэтому мелкая худая Мишка от его лапанья была избавлена – ровно как и от внимания других мальчишек, которые в зону интересов крупного и дурного Кулябкина старались не вступать. Сложные орбиты Танькиной жизни меж другими парнями порой повергали его в изумление или негодование, но, как встрепанная комета из черных глубин космоса, Танька неизменно возвращалась к нему, клала голову на плечо и выпрашивала «чего-нибудь вкусненькое». Дурак Кулябкин замирал от счастья, не понимая, что все Танькино сердце занято таинственной «нищасной любовью», а он ей «просто друг». Через пару уроков Танькино естество уводило ее в новый полет, а Кулябкин плюхался обратно за парту к Мишке, кое-как умещал под партой крупные мослы и жаловался:
– И чо? Ну, вот скажи – и чо? Я ей вон всю копченую колбасу скормил даже, а она? Опять вон целую перемену с этим Петровым из десятого. А в столовке с Серегой из одиннадцатого стояла ржала, аж на втором этаже слышно… Дай, слыш, алгебру спишу, хоть про эту розовую корову думать перестану…
Сейчас в его невменяемых глазах сияли отражения золотых крыльев.
А Мишка внимательно посмотрела на этого Игната: ну красивенький, да. Бледный, в глазах романтическая тьма. Встретил взгляд Мишки и опять нежно, как ангел с картин Возрождения, улыбнулся. Ему-то зачем понадобилось сесть с Мишкой? Но, в общем, Мишке было не до него, и она, съежившись, спряталась за Кулябкина. Шел английский, а она хотела пятерку в четверти. После каторги курсов в языковом центре на Невском школьный английский казался ей танцами милых белых мышек в картонном театре, и пятерки посыпались в электронный журнал, как крупа из порванного пакета, а учительница сама предложила записаться на ОГЭ по английскому. Мишка этот вызов приняла.
На следующий день Кулябкин в школу не пришел.
Новенький подсел к Мишке и открыл скетч-бук: Кулябкин там был нарисован в виде подъемного крана, и Мишка передернулась. Спросила:
– Меня тоже нарисуешь, если отсяду?
– Нет. Мне тебя не нарисовать, ты красивая слишком.
