сети и встретил там настоящее грузинское «Киндзмараули» из Тбилиси. Обрадовался как ребенок. Бутылка помахала мне с полки грузинским флагом, и я улыбнулся ей в ответ. Последний раз я покупал такое вино лет… не помню уже сколько назад! Но помню, что это было дорогущее вино из Швейцарии, которое оказалось искусственным и невкусным. Для меня, знавшего вкус двенадцатилетнего вина, которое делал мой грузинский дедушка Миша, пить такие глупые, ничтожные подделки было оскорблением.
Вино, которое я пил у деда, было из бочек, хранившихся в земле. Оно было светло-золотистого цвета, с легким кисловатым привкусом осеннего винограда. В нем и в помине не было тяжести и приторной сладости молдавских, крымских или азербайджанских вин. Оно было легким, как поцелуй ангела. И валило с ног так же верно.
После нескольких глотков этого вина человек начинал улыбаться, после стакана – петь и узнавать во всех людях братьев, а после двух – его теряли. В самом прямом смысле этого слова. Однажды я привез в подарок своим выросшим на «кристалловской» водке друзьям два литра этого божественного напитка, забыв предупредить о его неземных свойствах. Выпив по паре стаканов, друзья напрочь забыли обо всех земных делах и пропали на три дня, оставив семьи, детей, жен, партнеров по бизнесу… Они появились у меня на пороге с дикими счастливыми глазами, требуя, чтобы мы немедленно полетели в Тбилиси к моему дедушке.
Кроме этого вина дедушка Миша из Дигоми обязательно высылал дедушке Вите, который жил на Урале в Камышлове, молодое однолетнее вино, чачу и пятнадцатилетний коньяк в грелках, чтобы, упаси Господи, не разбили. И конечно же, настоящие бастурму и сулугуни. Это было просто и мудро: все должно было быть готово к застолью, чтобы они сели к столу, подняли бокалы, выпили, закусили настоящей мужской едой, улыбнулись – и тысячи разделяющих их километров пропали бы, и остались только любовь, радость и грузинское вино на столе. Когда дедам удавалось встретиться, они устраивали такие застолья, что любо-дорого!
Мой русский дед по материнской линии, деда Витя, с шести лет ходил в поле за скотиной. С тринадцати уже работал в грузовой артели на станции. Когда началась война, ему было семнадцать. Отец и его старший брат, дядя Коля, ушли на фронт. Мать строго запретила ему даже думать о том, чтобы воевать. Он был за старшего, она поставила условие: обеспечить семью пропитанием (тетя Миля только родилась, тете Шуре было четыре, а тете Марии семь). Они жили бедно, и если что, просто умерли бы с голоду.
Дед устроился в колхозе помощником на комбайне. Их бригада работала день и ночь, и за перевыполнение нормы им давали зерно на руки. Ударным трудом он сумел заработать пол-амбара зерна, потом подделал свидетельство о рождении, приписал пару лет и ушел защищать Родину. Совершеннолетие дед встретил на передовой. После взрыва бомбы он стал инвалидом. Отлежал в госпитале, подлечился, окончил школу сержантов-минометчиков
