ужина. У коротких его краев с каждой стороны стояло по креслу (из того же что и диван гарнитура), а у длинного спинками к серванту – два стула. Между стульями и сервантом на полу, в проходе были разложены листы бумаги, цветные карандаши и фломастеры.
В комнате находился сейчас только один Леонид Федорович, сидевший на диване в дальней его стороне. Это был невысокий и довольно крепкий мужчина, лет уже за шестьдесят, с хорошими, густыми волосами, подернутыми благородной сединой и довольно аккуратно постриженными. На нем были одеты черные брюки и темно-коричневая рубашка в клеточку, настолько плотная, что ее вполне можно было носить за место кофты. Он сидел, твердо поставив обе ноги на пол, и смотрел телевизор. Его натруженные руки лежали локтями на коленях и были соединены в замок; кожа на них огрубела и сильно высохла, ее прорезали глубокие трещины, свидетельствующие о перенесенных в прошлом обморожениях. Начисто выбритое лицо Леонида Федоровича выглядело уставшим; оно слегка припухло, под глазами были водянистые мешки, а на щеках и носу красно-лиловыми сеточками вырисовывались то тут, то там лопнувшие капилляры. Но пробивающийся еще на скулах здоровый румянец красноречиво говорил, что не всю жизнь зарабатывал он себе такой вид, а это лишь следы последних, особо трудных для него двадцати лет. Из-под густых бровей Леонид Федорович смотрел в телевизор тоскливым и уставшим взглядом, но, почувствовав, что кто-то показался в межкомнатном проеме, повернулся и приподнял голову. При виде сына лицо его прояснилось, губы дрогнули в улыбке, а в глазах отразилась сильная внутренняя любовь.
– Привет, – сказал Майский, заходя в зал. Он прошел, поздоровался за руку с привставшим для приветствия отцом и тоже сел на диван, но с другого края – с ближней к коридору стороны.
Вслед за Майским в комнату вошли женщины. Юлия Романовна прошла в кресло, стоявшее на дальнем торце стола, устроившись прямо напротив входа в зал; Марина села на один из стульев, с которого она могла контролировать играющую возле нее на полу Алину.
На накрытом чистейшей белой скатертью столе уже стояло два салата, тарелка с разнообразной мясной и сырной нарезкой, бутылка водки, бутылка красного вина и ваза с фруктами: яблоками, мандаринами и бананами. Все было нетронуто, кроме уже открытого вина, но похоже и его еще не удалось никому попробовать, потому что аккуратно сервированная на столе посуда была совершенно чистая.
– А что ты так решил завтра идти по поводу пенсии разбираться? – обратилась Юлия Романовна к Майскому, когда все уселись.
– Снова выплаты снизили.
– Как это? Еще обрезали?! – вдруг встрепенулся Леонид Федорович. Известие, по-видимому, очень его взволновало.
– Не обрезали – в три раза сократили! – с возмущением в голосе произнес Майский. – Это просто издевательство какое-то…
Он завелся и хотел еще что-то продолжить,
