Скуратова неодобрительно посмотрела на супруга и двоюродного брата, но говорить ничего не стала. Мария знала, что Василий Собакин с молодых лет пристрастен к томлёному вину и пить его может без меры, а как упьётся, то иногда такое говорит, что и слушать страшно: крамольные слова и о государе, и митрополите Афанасии. Григорий наполнил чарки себе и гостю и, поднявшись со своего места, проговорил:
– Ну, Василь Степанович, за государя, царя-батюшку. Многая ему лета!
– Многая лета, – повторил Собакин и опустошил чарку, а после, зажмурившись, изобразил на лице гримасу, – совсем не в то горло полилось, а всё из-за того, что за дурака и кровопивца пью. Вот ты, Григорий, заплечных дел мастер, скажи – ну разве хорош наш государь?
Собакин посмотрел на Григория пьяным взором и, с трудом удерживаясь, чтобы не упасть со своего места, стукнул кулаком по столу.
– Гниль, а не царь! Гниль!
Григорий немного нахмурился, а потом схватил за грудки родственника и притянул к себе.
– А ну рот свой поганый закрой, а не то я тебе язык вырву, поджарю и заставлю съесть. Молю тя, закрой свой рот. Здесь Москва, а не Коломна. У нас за такие речи не просто наказывают – всех жизни лишают.
– Да я ведь на торгу такое слышал! И похлеще сказывали…
– То изменника Курбского люди.
– А ещё говорят, что царь из Москвы уехал и всё… Пропал.
– Уехал – значит, надо было, не твоё и не моё дело.
– Да всё, говорят, навсегда уехал. Новый теперь царь на Руси будет. Владимир Старицкий царём станет, – проговорил довольный собой Василий, а после, рыгнув и чуть не скатившись под стол, добавил, – не царём, а князем великим, как и должно быть. Конец царствию неправдивому!
– Дурак ты, Собакин, – после некоторого молчания проговорил Григорий, – сам в Москву приехал, хочешь племяннику место при государе найти, а царя бесчестишь. Хороший пёс руку, которая его кормит, укусить не смеет.
– А коли он возьмёт племянника моего к себе на службу, так зачем мне его бесчестить? Стану восхвалять! Да только моему племяннику служба нужна настоящая, а не такая, как у тебя. Калистушке языки вырывать да прочими бесчестиями заниматься не с руки. Он не ты!
Василий налил себе ещё одну чарку и одним махом опустошил её. Затем он попробовал дотянуться до кусочка сала, тонко порезанного и выставленного на столе рядом с солёными огурцами, но не смог и повалился на стол, уткнувшись рожей в свою миску.
– Свинья, – сказал Григорий, ставя чарку на стол, – смотри, Мария, язык твоего братца двоюродного как бы нас до беды не довёл.
– Да завтра он уже уедет. Он здесь с благодетелем своим, князем Горбатым-Шуйским, переговорит и домой воротится. Не брани ты его. Бес пьянства обуревает его, и он во хмелю всякие гадости говорит, чтобы остроту ума показать. Потом сам жалеть станет. А что, правду он сказал, что царь Иван Васильевич оставил Москву?
– Благодетель твоего брата – государев враг.
– Не
