что в самых тяжелых и суровых условиях содержания в Соловецком монастыре он ухитрился разводить соорудить пчел и баловать свежим медком лагерное начальство.
Начальник лагеря не хотел отпускать парнишку на свободу, а даже наоборот – прибавить ему дополнительно годков пять. Но Пчелка сумел-таки втолковать тугодумному энкавэдэшнику, что на свободе он лично ему, начальнику лагеря и начальнику его оперативной части принесет больше пользы – каждые полгода будет высылать по бочонку меду, что намного больше, чем получали с лагерной пасеки. (Получал начальник лагеря в действительности немного, так как большая часть уходила для укрепления здоровья ворам в законе и прочим воровским авторитетам, считавшимися социально близкими к руководству страны, чем осужденные по известной пятьдесят восьмой статье).
Таким образом, Пчелка оказался на свободе, но, к чести сказать, слово свое он сдержал и свежий мед всегда был на столе начальника лагеря, пока вскоре он сам не стал политическим заключенным.
– Не, надоело. Я теперь самый что ни на есть законопослушный гражданин. Веду честную жизнь – бутылки собираю. Штучка – полтыщи. На площади у трех вокзалов, а иногда, если конкуренты проспят, то и в электричках. Место рыбное. Все знают, что я там промышляю. Ни одна паскуда конкурентная на мою территорию не сунется. Меня там уважают.
– И как у тебя с деньгами? – спросил Костыль, разливая вино по стаканам, которые его напарник тщательно, с мылом, отдраил в ванной.
– Так себе. В принципе, если поднапрячься, за день можно до сотни штук насшибать, но расходы уж очень большие. Сам знаешь, почем горючее для моего «ржавого мотора».
Пчелка опрокинул стакан, налил себе еще, а бутылку спрятал в шкаф, пояснив:
– Соседке остатки. Пусть порадуется. Кто же о ней, старой, еще позаботится.
– Да уж, какой ты внимательный – радость – на склоне лет, – Костыль вытащил из кармана две хрустящие сотенные купюры. – Новенькие, только из банка.
– А мне-то что?
– Викентьича знаешь?
– Это который по машинам? Знаю. Его хотели вместо вас, сорванцов, к суду за кражу привлечь, но кто-то подсобил и отмазали. Гуманисты, как сейчас в газетах пишут.
– А Григория, Дениса, которые у него подмастерьям работали? Ну, что пожар в его мастерской учинили?
– Знаю. Денис совсем малой, лет семнадцать. Вежливый, здоровается. Уважает меня. А Григорий – это ваш человек. У нас бают, что это его рук дело.
– Пусть, что хотят твои кореша говорят. Мне этого малого, Дениса, найти надо. Он смылся куда-то. И срочно нужен. Получишь еще пять бумажек.
Костыль знал, к кому обратиться. Пчелка с его общительным характером и авторитетом ловкого вора знал все о столице и ее окрестностях: о жизни местных наркоманов, грабителей, убийц. А с Григорием и Денисом жил по соседству, так что ему и карты в руки.
Пчелка посмотрел купюру в сто тысяч на просвет.
– Ты
