снова тихо отвечаю я. – Конечно, сама.
– Очень красиво, – он передает телефон дальше по кругу стола. Всем вдруг хочется посмотреть на мое творчество. Если бы на столе была кнопка, чтобы сразу же провалиться под землю, я бы нажала на нее, не задумываясь.
– Ты тонко передаешь суть человека в чертах лица, – продолжает Поль. – Я не очень разбираюсь в искусстве, но твоя работа чем-то цепляет.
Сердце изможденно ударяется о грудную клетку. Щеки безбожно горят пунцовыми пятнами.
– В Париже много школ искусств. Ты бы стала настоящим профессионалом, – задумчиво продолжает мужчина моей мечты. – Значит, ты хочешь создавать одежду?
Мне кажется, что от переизбытка чувств меня вырвет прямо на Славины щеголеватые джинсы.
Почему ему это так интересно? Дань вежливости? Да неужели? Поль снова ловит мой взгляд, и я привычно забываю вдохнуть. Распаленная грудная клетка кажется жестким и неимоверно тяжелым корсетом.
– Я не хочу быть дизайнером одежды, – бросив в Наташину сторону вызывающий взгляд, отвечаю я. – Я хочу рисовать картины.
Марго тут же ябедничает, переводя мои слова.
– Какая разница, что тебе рисовать? – тут же вклинивается моя мачеха на русском. – Но у тебя же дар кутюрье, моя девочка. Жалко будет продавать в переходе у метро не нужные никому пейзажики вместо того, чтобы грести сотни тысяч евро за эскиз новой коллекции.
– Между прочим, – вступает Маргарита, – с нашими связями, ты бы начала работать в известном доме мод еще во время своего обучения.
Сжимаю кулаки и удивленно понимаю, что меня обуревает неистовая ярость. Еще Маргарита бы мне не указывала, чем заниматься! Она и так выходит замуж за того, кого я любила задолго до ее появления. Ей мало этого?
– Я не буду дизайнером одежды, – мой голос дрожит от гнева и неприкрытого отчаяния. – Меня это не интересует. Я маму потеряла пять лет назад, так неужели мне и себя теперь потерять из-за ваших взрослых амбиций?
За столом наступает звенящая тишина. Поль недоуменно смотрит на меня, на Наташу, на Марго, но никто не рискует переводить ему дерзкий ответ. Папа утыкается носом в тарелку. Я знаю, что он делает сейчас. Возводит между нами дополнительную стену из своего чувства вины.
Трус.
Ну и пусть. Он никогда не мог противостоять своей новой жене, а вот сил кричать на маму у него было хоть отбавляй. Может, она из-за этого и начала пить?
– Алиса, мне кажется, что художник – это очень круто, – несмело начинает Слава. – Я уже вижу тебя в берете и измазанную краской, создающую свой шедевр. А ты покажешь мне свои рисунки?
Молчу. Гнев еще слишком силен. Помада на Наташиных губах уже стерлась, и они кажутся белыми: ее ярость гораздо сильнее моей. Ох и взбучку она мне устроит за этот вечер!
Слава пытается в общих чертах перевести Полю наш спор. Я слышу, как француз легко смеется, резко поднимаю глаза. Он расслаблен. Улыбка на его губах кажется божественно сладкой.
