прервалась, точно желая, чтобы я додумала сама. Прости, Астрис, но мне совершенно не хочется додумывать. – Помнишь мифологию древних… эм… горцев, которые не—горцы?
– Смутно, – я покачала головой. Горцы, не—горцы – все смешалось и забылось давным—давно. – Её ещё дядька такой с полосатой бородой вёл? – странная шутка, да борода у него действительно была в полоску – слева чёрная, справа чёрная, а посередине седая. Или это у математика?
– Да, кажется, да, – Астрис закивала, сначала неуверенно, потом как будто бы припоминая, – Не уверена, но по—моему… Проклятье, я могу ошибаться!
Благородная леди Плэм сквернословит! Ладно, так и быть подыграю. Улыбка невольно поселилась на не—моём лице.
– Нет, подожди, – как притворно это прозвучало. Подумать только, я настолько завралась, что играю даже рядом с Астрис… А она так счастливо мне улыбается. – На Тупиковом трапе нельзя бросать путников, —голос, наконец—то, выровнялся и стал почти моим. – Эти дороги зачарованы, по ним ходит… Самириские болота, Астрис!
Мечница быстро кивнула:
– Да! Я точно не знаю, кто он, но мы должны провести его.
Или он нас.
– «…дорогами дальними выстлан путь в Благословенный край, где ходит Сопранг…» – четвёртый стих «Верилюнга», – всплыли кривенькие строчки из пьесы, кажется, из неё. – А если мы ошиблись?
– То будем последними, но очень благородными дурочками! —закончила Астрис. – Всё равно помочь Художнику, почти твоему коллеге, – дело хорошее.
– Это, да, – что ж кивну. Доберёмся до ближайшей деревни и распрощаемся. – Только какой я художник? Так архитектор недоученный! Кстати, как я выгляжу?
– Непередаваемо! – мечница усмехнулась. – Ты у меня немного рябишь, но не сильно. В основном, когда я пытаюсь посмотреть на тебя, как на тебя, а так нормально. Передо мной такой молоденький напыщенный лордик лет семнадцати, невысокий, в доспехе, который ему несколько велик. Волосы топорщатся в разные стороны, но без шлема намного лучше. Ты его потеряла? – пришлось кивнуть опять. Понятия не имею, куда мог подеваться этот незадачливый шлем. Надеюсь, чары без него не ослабеют. – Черты лица как—то не запоминаются: пока смотрю – вроде вижу, но отвернувшись описать не смогу. Худоват немного и усы ужасные. Боги, убери их лучше!
– Миледи, вам не нравятся тараканьи усики юного обольстителя?
Астрис, едва сдерживая смех, мотнула головой.
***
– У каждой мысли есть свой срок смысловой и сутевой годности, который иногда на редкость стремительно истекает. Вот был верный мотив, каким хочется делиться, во всю кричать, писать на заборах, может даже романчик другой настрочить, а затем он берет и исчезает, прокисает, подергиваясь пушистой плесенью ненужности, и нет его боле, а, что осталось, источает дивный аромат. Это очень напоминает гуашь, и гуашь скорее детскую, с хорошей профессиональной такое тоже случается, но реже: художникам, по себе знаю, жалко выбрасывать краски, которые стоят,
