рабочих ничего не сделали в своей области! Завод существует уже многие годы, а мы только сейчас начинаем понимать, что это предприятие опасно для всего города, а не только для своих рабочих. Конечно, были военные годы… понятно… на окраине города построили завод… город стал расти и расширяться… Всё понятно! Не понятно только, когда придут к нам с претензиями?.. Вы понимаете, что мы все неожиданно оказались под угрозой?
Сказать старшему научному сотруднику Лебедеву было нечего. Он ведь был новым человеком в этом городе…
Письмо из латвийского города Огре застало Игоря Александровича врасплох. Получив свою почту на Главпочтамте, он вначале стал отказываться от латвийского письма, но ошибки не было. На конверте было чётко прописано его имя, отчество и фамилия.
Сев за столик в дальнем углу помещения, Лебедев с необычным волнением стал распечатывать конверт. Общая нервозность, вспыхнувшая после долгого разговора с директором института, ещё не прошла, и наш герой не сразу сумел сообразить, кто мог написать ему из неизвестного города Огре, где он никогда не бывал.
Письмо было от Маргариты Славиной, его сокурсницы, закончившей педиатрический факультет… О ней у Лебедева были нежные воспоминания… но как-то не сложилось… Лебедев с жадностью принялся читать.
«Здравствуй, Игорь! Кое-как разыскала твой новый адрес. Ответил твой отец на моё письмо в Омск по старому адресу. Почерк у твоего отца хороший, добрый какой-то. Сразу почувствовала, что он хороший человек. Интуитивно почувствовала. А вот в отношении к тебе я не разобралась… не поняла…
Спроси меня Лебедев, почему я тебе вдруг пишу? Я тебе отвечу со всей моей откровенностью: я прочитала заново твоё единственное стихотворение, подаренное мне среди сумасшедшей суеты выпускного вечера. Прочитала ― и самое страшное! ― я поняла его смысл. Бывают такие случаи, когда трудно доходит… но я поняла.
Ты писал его в невероятных условиях. Мы почему-то вместе в один момент оказались в вестибюле института. Наверное, оба вышли подышать свежим воздухом или же Боженька нас свёл. Не помню уже, что ты мне сказал и что я тебе отвечала. Но ясно помню, как ты писал это стихотворение. Вначале ты начал писать на тетрадке, которую дала комендант корпуса. Потом почему-то полез на стену и стал писать стоя, прижимая тетрадь к стене. У меня это вызывало улыбку. Писал карандашом… писал своими каракулями… С тобой что-то происходило, как это я понимаю сейчас. Писал долго. Я устала ждать. Ко мне, помнишь, подходил Серёжка Тихонов… звал меня танцевать и целоваться, пока декан факультета ещё добрый и разрешает продолжать вечер. Да, хотя… ты ничего не помнишь. Ты носом упёрся в стену и молчал… А я почему-то упорно ждала от тебя чуда…
Наконец, ты отдал мне тетрадный лист! Аккуратненько вырвал. Так аккуратно и старательно… и я сразу подумала, что с таким педантом жить просто невозможно. Замучает своей аккуратностью.
Вот так, Лебедев, я впала в наркоз и ничего толком не понимала.
