за исключением нескольких небольших розовых лоскутков. Как-то, будучи в Италии, Кроу стал свидетелем того, как одна женщина в сердцах вывалила на голову мужчины миску спагетти болоньезе. Сейчас картина была примерно такой же.
Нормального человека немедленно стошнило бы уже от одного этого зрелища. Но Кроу, чувства которого были обострены до предела, приходилось бороться с собой не только потому, что он видел сырое мясо. Он слышал запах крови – соленый, железистый, с оригинальной глубокой ноткой, как у ростбифа, – и даже чувствовал ее на вкус, потому что на губы ему попадали мельчайшие невидимые капельки из жутковатых фонтанчиков, бивших из щек Ариндона.
Кроу сглотнул образовавшуюся во рту слюну и усилием воли постарался перестроить свои мысли на человеческий лад. Вероятно, перерождение было ближе, чем он думал.
Но у профессора были свои методы защиты. Существовала масса способов противостоять этому искушению, много вариантов, которые можно было бы предпочесть, чтобы не отвечать на этот странный голос, на этот вой, который сейчас звучал у него внутри, – эхо от эха того, кем он когда-то был и кем больше не хотел становиться. Он должен был что-то сказать, что-то человеческое. Ну разумеется – проявить заботу о пациенте.
– Вставайте, доктор, требуется ваша помощь, – произнес Кроу.
Психиатр, бледный, потный, натужно сглотнул и кивнул профессору, опираясь рукой о стену. К нему вернулась его профессиональная уравновешенность.
– Приготовьте шприц с успокаивающим, – сказал доктор одному из своих помощников, – и будьте готовы к потасовке.
Он открыл дверь и вместе с санитарами вошел внутрь. Резкий запах крови пробудил в Кроу прежний голод; это было словно притягательный аромат поджаривающегося на противне бекона. Его чувства раскалились докрасна; профессор мучительно искал слова, которые связали бы его с миром смертных. Мысленно Кроу уже несся куда-то в темноте, но его тело двигалось в совсем ином ритме: это была не однообразная полька человеческого бега, а чеканный топот четырех лап, звучавший как африканские барабаны или какой-то безумный джаз. Профессор чувствовал запахи летней ночи, слышал какие-то странные крики – это были не просто звуки, они уносились в такие регистры, где их не воспринимало ни одно человеческое ухо.
«Все хорошо, – сказал себе Кроу, – ты не позволишь этому проскользнуть». Но его взгляд неумолимо возвращался в комнату, где медик пытался остановить кровотечение и громко требовал принести ему ватные тампоны.
Кроу казалось, будто он слышит этот голос из-под воды, а время течет не так, как ему положено течь. «Верни себе человеческий облик, Эндамон, – говорил он себе, – вспомни дни на реке, лодку, бренчание банджо, смех девушек, когда все это ничего не значило, когда мясо было просто вкусной едой, когда правильная часть твоего “я” выходила на передний план». Мысли Кроу рассыпались; в нем поднимал голову зверь – точнее, тонул человек, несмотря на то что его человеческая
