волосы, повязала платок. Несколько дней, бабку изводила тревога. Её дочь, исчезнувшая с уголовником, сразу после рождения Лариски и не дававшая о себе знать все эти годы, вдруг объявилась, что бы потребовать от матери жилплощадь и предъявить материнские права на своих детей. Бабка не могла себе простить, что сразу после исчезновения дочери, проявив слабость, не стала оспаривать решение органов попечительства. Ей не позволили одной, без мужа, которого она после исчезновения дочери, похоронила, воспитывать двух детей. И бабке пришлось согласиться, на то, что бы внука отправили в детский дом. Все эти годы она безмерно страдала. Каждый раз её сердце разрывалось от тоски и боли, когда она вспоминала глаза внука, полные горя и безысходности. Она так и не смогла больше заставить себя посмотреть в эти глаза.
Когда Лариске исполнилось три года, то объявлялся её отец. Бабка вначале обрадовалась, но когда, однажды, вернулась с работы, то обнаружила, что в квартире не осталось ни одной ценной вещи. Кроме тех, что хранилось в сундуке. Не поддался замок зятю. Крепким орешком оказался для него.
Тогда она решительно сказала:
– Ни дочери, ни зятя у меня больше нет! Так бабка и похоронила их в своей памяти.
С годами, она всё больше замыкалась в себе. Круг её знакомых и подруг постепенно сужался и, наконец, она вообще перестала общаться даже с соседями. Она и жила только ради Лариски. Осознавая, как внучке с её не приспособленностью к жизни придётся тяжело без совета и помощи.
Выйдя из квартиры, бабка захлопнула дверь, потом, толкнув её, проверила, защёлкнулся ли замок и только после этого, спустилась в низ. Она ехала на встречу с дочерью. Прошло более двадцати лет, с того момента, как бабкина дочь Зоя исчезла. В бабкиной памяти, как и на фотографиях, в семейных альбомах, она оставалась молодой, с красивой фигурой, и густой рыжей шевелюрой женщиной. Сейчас бабка, сидя в сквере у памятника русскому поэту, ожидала увидеть именно ту Зою.
– Здравствуй, мама, – прозвучал хриплый голос. Перед бабкой выросла беззубая, со сморщенным от нескончаемых запоев и безмерного курения лицом, старуха. На ней был мужской плащ в клеточку. Резиновые, ядовито-зелёного цвета сапоги, и косынка, завязанная на шее узлом. Бабка вздрогнула, потом, ахнув, схватилась за грудь.
– Что с тобой, мама? – Дочь наклонилась к ней, и бабка почувствовала тошнотворное зловоние. Справившись с состоянием близким к обмороку, она прошептала.
– Нет дочери у меня, она умерла двадцать лет назад.
– Я детей своих видеть хочу! – Взвизгнула Зоя.
– И детей у тебя нет! – Уже совсем придя в себя, твёрдо добавила бабка, – придёшь в дом – убью!
– А может, и не приду, – услышав не шуточно прозвучавшую угрозу, вдруг согласилась Зоя.
– Денег дашь? – Она, впилась в мать, когда-то красивыми, а сейчас заплывшими, с синюшными мешками глазами, – ты ведь не бедна-а-а, – протянула Зоя
– И денег не дам! –
