дневных отравленных стрел врагов и ночных кинжалов завистников или обиженных соратников, которых ты, напившись, ненароком оскорбил! Рассказав, например, какие они глупцы или мужеложцы! И они приходят и подкарауливают тебя, когда ты, пьяный и сонный, вылезаешь из своей палатки в темноту отлить… в зловонную темноту, где оглушительный запах аммиака сразу же бьет тебе в лицо, словно оплеуха, после которой дуэль уже неизбежна. Вокруг болото и смрад, малярия и нечистоты от сотен палаток и тысяч людей, испражняющихся тут же, прямо у временных жилищ… А где им еще испражняться? Всем этим идиотам, которые жаждут умереть во имя того, кто умер полторы тысячи лет назад? А также где испражняться их слугам, оруженосцам и всем обозным шлюхам, которым все равно кого ублажать и каким способом, лишь бы им платили звонкой монетой! И когда тебя убивают, ты падаешь лицом прямо в кучу чужого дерьма… Кровь и дерьмо – вот что остается от человека! Вот что останется от его дядюшки! У которого нет детей, потому что его семя изливалось не в женское лоно! А от него, Родриго, останутся дети, и они будут такими же умными, как и он сам! Они достигнут высот… Они не пойдут умирать за веру, потому что, как и он сам, ни во что не будут верить!
– Если у тебя родится сын, я назову его Чезаре, – сказал он, отщипывая ягоду от принесенного винограда.
– А если это будет девочка?
На что годятся девочки! Их выдают замуж в двенадцать лет, и они рожают еще девочек, а если повезет, то и мальчиков, и к двадцати пяти уже становятся старухами. Ему тридцать семь – только тридцать семь, – и впереди у него еще много времени! Хватит на все: и чтобы иметь сыновей, которым он передаст свое имя, и чтобы стать папой. Убить бы дядю Альфонсо прямо сейчас… Незаметно надавить на выступ рядом с камнем, передавая дяде чашу с вином. А потом сидеть рядом и смотреть, как старик начнет задыхаться, синеть, хватать ртом с багровым, распухшим языком воздух и как он наконец поймет…
– А если девочка? – вновь спросила она.
– Назовешь ее сама, как тебе захочется! – Он усмехнулся, вновь раскусывая виноградину и наслаждаясь ее вкусом и ароматом. У него уже есть одна дочь, Изабелла. Имя как виноград… черный виноград. Но на что годятся девочки? На что годится и она сама, эта Роза? После родов она наверняка потеряет привлекательность, во всяком случае для него. Кожа у нее будет дряблой, груди обвиснут, а бедра утратят упругость и станут рыхлыми, как переспелые груши. Сразу после родов, когда он заберет у нее своего мальчишку и отдаст ребенка кормилице, он отошлет эту отцветшую простолюдинку из Рима обратно в провинцию… она ему будет уже не нужна.
Родриго Борджиа был бы весьма удивлен, если бы кто-то поведал ему прямо сейчас, что Роза Ваноцци проведет рядом с ним долгие пятнадцать лет – в качестве официальной наложницы – и ее положение будет гораздо более влиятельным, чем если бы она стала его женой. Жениться на ней он все равно не смог бы, потому что и в самом деле станет Папой Римским
