тяжелого взгляда с Марии, а девушка упорно делала вид, что её интересует лишь обед в тарелке. Во рту было горько, овощи липли к нёбу, но Маша покорно слушала и притворялась, что её совсем не задевают колкие слова:
– В Ад, Серафима, попадают только плохие люди. Они не верят в Бога, не соблюдают заповеди и пост, не уважают старших и родную страну. Их жизнь – мрак. Они сами не осознают, насколько погрязли в грехе и пороке. Но Господь присмотрит за моими дорогими девочками и не даст им сбиться с пути, так ведь?
– Так, – хором согласились девочки, чем даже у вечно строгого отца вызвали нежную улыбку.
– Вот и молодцы. До экзаменов у тебя есть время подучиться, Леночка. Если что, старшая сестра тебе поможет. Так ведь, Мария?
Девушка, не поднимая взгляда, кивнула. Горечь душила её изнутри, скреблась в горле, как наждак, и даже если бы она хотела что-то сказать – не произнесла бы ни звука.
Будь отец сегодня в дурном расположении – специально заставил бы отвечать. Но новые поправки в законе «о массовом распространении культуры» и окончательный запрет на «неосвященные» имена, настроили его на покойный, снисходительный лад, так что он только посверлил старшую дочь взглядом и ушел в свой кабинет, готовить речь для службы.
Мария убрала со стола тарелки, смахнула крошки, убедилась, что больше мать от неё ничего требовать не собирается, и направилась в свою комнату, желая лишь поскорее скрыться от чужих глаз. Девочки сели перед телевизором, завороженно следя за приключениями нарисованных красавиц, которые верой в Бога и магическими («Дарованными Господом!» – поправила бы мать) силами побеждали всякую нечисть. Маша ничего не имела против мультиков, но порой её настораживала одержимость девочек этими героинями. Однажды Фима нацепила на себя бумажные крылья и с воплями: «Я ангел клуба В.Е.Р.А.!» носилась по дому, пока не споткнулась и не расшибла коленку.
На самом деле, Машу настораживала любая одержимость, ведь всё это было отражением греха, а душа девушки и без того была запятнана им так, что не отмоешься. Она предпочитала молчание разговору, тишину звукам музыки, смирение спору. Едва Маша открывала рот, отец тут же напоминал ей о долге перед страной, и старшая дочь главного окружного священника понимала, что никакая молитва в мире не спасет её от гнева отца, когда он узнает, что долг Мария выполнять не собирается. Она просто не могла. Она была запятнана, на душе её лежала печать Дьявола, и порой, запершись в комнате и беззвучно рыдая в подушку, девушка не понимала, чем заслужила такое. Было ли это наказанием за проступок, который она не помнила, или мать согрешила, вынашивая её в утробе, чем натравила мрак на не родившееся ещё дитя, но факт оставался фактом – Мария была омерзительна сама себе и, тайно молясь по вечерам, просила Бога забрать либо грех с её души, либо – её жизнь.
Господь не внимал её молитвам, и с каждым годом, начиная с тринадцати лет, Маша всё глубже погружалась в себя, снедаемая презрением, горечью и ненавистью, выслушивая укоры от отца, который требовал от неё невозможного, глядя, как растут младшие сестры и как сильно влияет на
