И ад следовал за ним: Выстрел. Михаил Любимов

      Живите предвкушеньем цвета,

      Глухим отсутствием сюжета,

      Смешеньем красок и картин.

      В слепом наитьи протянув

      Свои беспомощные руки,

      Ловите запахи и звуки,

      Мерцайте словно перламутр!

      Сжигайте старые стихи,

      Квартиры, кольца, настроенья,

      Свои изнеженные перья,

      Портреты, головы, грехи.

      Какое счастье серый цвет

      Сменить на снег до слез колючий,

      На ярость, что в благополучье

      Не удавалось подглядеть,

      На вздохи, всплески, конфетти,

      На блестки нежности высокой,

      На мрамор верности жестокой,

      Нас охраняющей в пути.

      Меняйте все, пока в ночах

      Не растворились незаметно…

      Ах, если б жизнь когда-то где-то

      Я смог бы заново начать!

      …Любовь преследовала меня в тюрьме, и это было ужасно: ведь родился я, к несчастью, однолюбом (тут ржут и хохочут все ангелы мира), и все мои страсти сошлись на Римме. Не на той сморщившейся мымре, что доводила меня своей ненавистью к котам, а на юной, хохочущей (отсвет фонарей на блестевших зубах), едкой, не терпевшей пресмыкательства…. в общем, много я еще мог бы написать.

      Поразительно, но все милые подружки, которые неизбежно проходили через ловушку моих объятий, даже не возникали в памяти, словно они были бесплотными призраками. Листая фон Карольсфельда, особенно иллюстрации к Ветхому Завету, где геройствовали Руфь, Ноеминь, Суламифь и прочие волшебницы, я пытался нащупать хотя бы один достойный обожания лик, но все они были искусственны и слишком пафосны.

      Счастье мне подвалило в многотомном иллюстрированном “English Larousse”, издании, богатом на краски. Там я и наткнулся случайно на портрет Зеленой Дамы, правда, личико ее пребывало в отсутствии, зато привлекали скелет и его отдельные составляющие. Кости захватили мое воображение, отвратили от Рубенса с его аппетитно-мясными фигурами, и тем более от слишком прилежного фон Карольсфельда.