вирусом, чуждым нашему естеству (но что странно, народы не вымерли и даже возмужали до степени храбрости и фатального исполнения законов, хотя и не харапукку, но подчиняясь без недальновидности ослушаться, – подумал, удивляясь и страшась собственной смелости, отодвигаясь мыслью в грозовой туман, убаюканный монотонным звучанием сверху). «Вот и другая родина во главе с Лимонником спешит на помощь», – продолжал метать гальку в толпу. Та послушно подставлялась, считая блинчики испускающими пар зевами. Уж они помогут не дать и сами не дадут! Уж помогут вылечить эту раковую тропическую опухоль! С Олимпа неслась громогласная тирада величавой дорической колонной: нельзя срывать людей с рабочих мест и наносить ущерб заждавшимся поступлений в казну чиновникам, отчего правительственные мужи сидят без работы, ибо нечего делить и умножать, складывать и отнимать, в то время как мы три года вели переговоры с супружеством (взвизгнул, было, подкованными искрами, боднул головушкой, но тут же лихо рванул дальше, цокая и лязгая, потряхивая уздой после спотыкания), и вот наконец договорились. Чего они добиваются? Чего хотят? На что нацелились? Как ни крути, а никакой осел всё равно летать не сможет, даже золотой. Умный должен разобраться в вопросах, которые осел запутывает – а он путает, ой как запутывает нас витиеватыми сладостными речами с медовыми струями по щекам. Так нужны ли нам такие жертвы? Нужны ли нам свободы духа вместо живота своего? Дух испустите во гнусности естества своего, ибо питать его будет нечем. Я давно предупреждал! Это всё случайные встречи. Незачем было на них ездить, сидел бы дома, на пеньках, в обнимку. (Продолжал рыться в тумане, бродя по закоулкам черепной коробки. Нет, не он, не Первый). Первый сканировал взглядом по рядам и все время спрашивал: правильно я говорю? Очевидно, понимал, что сильно не дотягивает. И глаза дрожали слезливо и фатально. Не доверяя самому себе, искал поддержки и находил в зале на бис в нужно расставленных местах, от которых и остальные поддерживаемо колотили воздух. Шарфика на нем не было – не простудился бы, – затревожились, наверное, апологеты. Но подать, накинуть было некому. Зато было видно, как готов на алтарь ради них положить… В литургическом порыве за правое дело и cosu nostru. Первый тем временем говорил правильно, что подтверждалось молчаливым вниманием зала. Сеял глаголами по головам страждущих. Правда, молчание их не было выразительным, и жажда не терзала мучительно, разве только некоторых. Хватит ли на всех от пяти хлебов-то? Наконец, разверзлись мглистые своды – свершилось: амен! – и затихло, качнулось, замерли облака в ожидании, эшафот скрипнул конструкцией половиц и отправил Аполлона вниз, поддерживаемого за руки.
Взмахнули стягами и шарами. Зашумели, согреваясь друг о друга. Но к выходу не пускали – команды не было. Не хватало только мажорного марша в округлых металлических вещальниках, подвешенных на столбах, а так всё соответствовало правдивости детства и юности, суровым наказам обязательной