физиологическое желание его милой спутницы жить лучше, и насупленное, исподлобья подозрительное: вдруг ее обманули, вдруг чего упустила, недозаглотила, не тот кусок оторвала когтями от мякоти жизни. Здесь ничего не поделаешь. Ни культура – ни культура вкупе с цивилизацией и религией ничего не смогли бы здесь. Им вообще лучше и не касаться ее, не пробовать. (Тут есть соблазн для них – поверить, что они ее «улучшают» или же «улучшают сколько-то». Соблазн и возможность впасть в некоторое самодовольство.) Только естественный предел, придет время, ее успокоит. Борис сморит на личико «будущей старушки», усмехается над этим своим автоматизмом морализаторства от имени и с высоты «естественного предела». «А известна ли вам история этой квартиры?» – начал Борис.
Гламурка глянула на него, будто он был столь же безнадежен и убог, как и эта его халупа. «А какие люди жили в нашем доме! – входил в слог Суперфин, – Вы, конечно же, изучили все мемориальные доски у входа, не так ли? А вид! По данным ЮНЕСКО он входит в десятку лучших городских природных ландшафтов Европы». – Борис издевался, прекрасно видел, что у гламурки на губах вертится одно только слово: «насрать» и получал удовольствие. – «А теперь представьте заход солнца над этим пейзажем. – Борис ораторствовал у окна. – Особенно в день, когда абсолютно прозрачный воздух».
Гламурка уже сама превратилась в колышущееся, негодующее, задыхающееся, булькающее, захлебывающееся собою слово «насрать».
– Ну, мы еще должны подумать, – пытался смягчить топ-менеджер, – взвесить всё.
– Конечно, конечно, – Борис пожал его пухлую ладошку, – в любом случае, было приятно…
Риэлторам приятно не было. До приезда гламурки (она примчалась сюда прямо с самолета) они считали сделку практически состоявшейся.
Ольга тоже думала, что всё на мази. Но кто же знал, что у этой мымры с мужем настолько не совпадают вкусы, а ведь наверняка он сбрасывал ей фотки интерьеров.
– Да, да, я тоже считаю, что им лучше бы развестись, – ответил Ольге Борис.
Ольга была уверена, что уже отмучилась. Год как возится с продажей квартиры. (Куда ж деваться!) Процент, что она получит с этой самой продажи, будет этак раза в два меньше того, что Боря и Инна предложили бы чужому человеку, но что уж есть… А вот Наум, если бы только узнал, что они помогают «сыну его любимой сестренки» за деньги – с ним бы случился четвертый инфаркт. А Боря что? Предложил ей этот процент для успокоения собственной совести. Но вот если бы они с Инночкой (уменьшительный суффикс для вящего яда) соизволили дать ей доверенность, покупатель спокойненько себе внес бы задаток до приезда своей мымры, и всё выглядело теперь по-другому.
Борис понял, что изменилось в квартире. Когда они жили здесь, часы во всех комнатах, в прихожей, на кухне – все они показывали немного разное время. «Наша квартира столь громадна и необъятна, что комнаты находятся в разных часовых поясах». Эта его
