усталого странника. Острый слух юноши внимательно следил за тропинкой, которая вела из деревни к хижине сеннера и теперь была скрыта тенью деревьев и темнотой наступающей ночи. Да, вздох донесся оттуда, и Ганс был готов немедленно предложить свою помощь. Он взял фонарь, схватил альпеншток и побежал по тропинке между скалами и покрытыми росой кустами. Искать ему не пришлось, потому что там, на камне у дороги, сидел карлик в темной поношенной одежде, а с его согнутых плеч свисала хорошо знакомая сумка. Молодой человек бросил быстрый взгляд на него и громко вскрикнул от радости. Это был тот самый старик, о котором он только что думал; он с благодарностью обнаружил, что старый друг не забыл его, и, несмотря на темноту и все возрастающие немощи, с трудом поднялся по тропинке в горы.
– Добрый вечер, господин, – радостно произнес он, почтительно склонившись, чтобы поцеловать иссохшую руку карлика, словно тот был королем страны. – Вы, должно быть, устали; возьмите меня под руку и позвольте мне нести вашу сумку. А теперь, соберитесь с силами; всего лишь сотня шагов или около того, – и мы в конце нашего путешествия.
С заботой и почтением, какие оказываются только великим князья, а не бедным маленьким карликам, Ганс помог старику преодолеть трудности горной тропы и переступить через порог своей хижины. Затем он поспешил снять покрывало со своего ложа из мха и расстелил его на деревянной скамье перед очагом, чтобы старик мог отдохнуть на более мягком сиденье. Развел костер и приготовил оладьи, чему его научил один из пастухов. У него не было никакого питья, кроме хорошего, сладкого, свежего молока; но рука Аннели щедро снабжала нового сеннера, и маленький деревянный шкафчик в углу был полон вкусных вещей из фермерского дома. Молодой человек постарался отыскать в нем что-нибудь изысканное для своего гостя. На грубом дубовом столе была расстелена белая скатерть; на нее поставлены оладьи, а рядом с ними – тарелка с яичницей и беконом, источавшими нежный аромат. Юноша с гордостью подвел гостя к накрытому столу, и оба с удовольствием принялись за еду. Потом Ганс отвел старика, – нежно, как ребенка, как своего любимого отца, – к своему ложу из мха, и когда маленький карлик опустился на него с выражением любви и благодарности, накрыл его одеялом, подобно тому как много лет назад накрывал своей курткой на сеновале. Затем он сел перед огнем, чтобы дрожащее пламя не потревожило старика, и лишь когда глубокое ровное дыхание последнего подсказало ему, что тот спит, юноша встал и вышел на свежий воздух. Ложе из мха в хижине сеннера было небольшим, и Ганс, чтобы не портить старику отдых, отправился на ночное пастбище, где спали стада, и улегся отдохнуть на мягком мху под старыми соснами. Они покровительственно прикрыли его своими широкими ветвями, а длинный мох, свисавший с них, скрыл спящего от посторонних глаз, в то время как бурные потоки в отдаленных ущельях пели ему колыбельную.
День прошел даже лучше, чем ему представлялось когда-то в его
