она.
Шульц запустил руку в полный воды карман пальто и выудил оттуда пригоршню белой гальки.
– Камрада Гурина пытались утопить, – сказал он. – Но раз его тела в этот мантель нет, то либо его унесло течением, либо он, возможно, сумел вывернуться из мантель, пока еще жив был.
– Мы должны его найти живым или мертвым! – вскрикнула Фанни сквозь слезы.
– Надо быстро, – сказал Шульц. – Если его нет в его мантель, он может быть еще жив.
И первым зашагал к мостику. Было решено основными силами сперва осмотреть левый рукав Роны, по которому его могло занести на новую насосную станцию. Двое – Фанни и Шульц – пошли по правому берегу. Через полчаса безуспешных поисков они встретились на Кулувреньерском мосту, и после недолгого совещания опять разделились, чтобы идти вниз по разным берегам. Всю ночь они обшаривали прибрежные кусты вниз по течению до самого впадения Арва, портили рыбачьи сети и будили мирных швейцарцев и их собак своими дикими криками. За время их поисков им попался труп, мужской, но с огромными рыжими усами. Еще они нашли капор Фанни, смытый с ее головы во время падения с моста.
По пути обратно в Женеву, когда усталые и опустошенные эмигранты еле волочили ноги, кто-то высказал мысль, что это даже хорошо, что они не нашли Артемия Ивановича, потому что денег у них на его похороны нет, и его пришлось бы хоронить за счет коммуны, где он был бы найден, а швейцарцы уже и так роптали, что русские умудряются хорониться за счет женевских коммун. Вот и мадам Гриссо об этом говорила. А русская община за последнее время уже трижды злоупотребляла терпением женевцев.
Первым удостоился чести быть похороненым на дармовщинку один долговязый хохол с тараканьими усами, преемник полковника Соколова по части употребления всего, что содержало хоть малую толику спирта. Все товарищи звали его Мишель, хотя его матушка, поехавшая вслед за ним в эмиграцию присмотреть за сыночком – а вдруг попадет под влияние нехороших людей или под дышло конки, – утверждала его происхождение по женской линии из рода графьев Соллогубов. Он и от товарищей требовал, чтобы его называли Сигизмундом.
– Как же тебя матушка называет? – приставал к нему Артемий Иванович, когда тот приезжал летом в Шен чистить лягушачий пруд. – Сизей?
– Нет, по-другому… – смущался Мишель.
– Ну вот что, – обычно начинал самодурствовать Артемий Иванович. – Раз у тебя такое нецензурное имя, полезай в пруд. Там Петр Лаврович давеча очки обронил.
Во время одного из этих очкоискательств Мудя и нашел под водою свой конец. После нищих похорон ему были учинены пышные поминки. Матушка его вместе с сожительницей Мишеля, разведенной купчихой мадам Казаковой, напару закатили настоящий пир на берегу пруда, куда съехались голодные товарищи не только из Женевы и Парижа, но даже несколько представителей из России (которые, благодаря Артемию Ивановичу, позднее были арестованы на границе на обратном пути).
– В этом грязном пруду
