переводы из России несколько месяцев Фанни Березовской не поступали. Ну да вот теперь она попляшет без денежек!
Такие думы одолевали Гурина до самой французской столицы. Он боялся выходить из вагона, чтобы не наткнуться случайно на людей Рачковского, и даже в Дижоне просидел всю остановку в купе. Люди, подсаживавшиеся к нему на станциях, покидали его при первой же возможности и переходили в другие купе или даже вагоны. Так он практически в полном одиночестве провел все шестнадцать часов пути до Парижа, пока поезд не вполз под шатер Лионского вокзала. Денег на извозчика у Артемия Ивановича не было, поэтому он не стал брать фиакр, хотя с огромным удовольствием забрался бы в крытую каретку с подогревом, а отправился в путь по ночным парижским улицам через Аустерлицкий мост в конспиративную квартиру на бульваре Араго пешком.
В темном четырехэтажном доме свет горел лишь в окнах одной квартиры в мансарде – именно той, куда надо было Артемию Ивановичу. Несколько раз во время своего пребывания в Париже он встречался здесь с Рачковским, и именно сюда ему было велено являться в случае непредвиденных осложнений.
– Мсье Леонард здесь уже с обеда, – сказала разбуженная консьержка в ответ на требование Артемия Ивановича дать ему ключ и согреть воды. – И еще один мсье приехал полчаса назад. Идите, мсье, вот вам свеча. Вас, наверное, ждут.
На имя Леонарда он всегда отправлял Рачковскому письма и телеграммы. Мечта Артемия Ивановича пусть о голодном, но тихом и спокойном вечере в одиночестве рассыпалась на глазах. Вместо того, чтобы вымыться и отдать почистить платье, придется в том виде, как есть, объясняться с начальством. Взяв подсвечник, он медленно побрел по вонючей лестнице наверх. Встав у двери, он тихо приоткрыл ее и прислушался. Мужской голос, – Артемий Иванович узнал по нему того самого брата славянина, – жалостливо вещал:
– А потом изорвали, как вы нам и велели, весь имевшийся в типографии революционный материал по степени его революционной важности. Я совершенно без сил, Петр Иванович, вот, посмотрите на мои руки: все в мозолях водяных, пальцы не сгибаются, предплечья болят так, словно я прачкой на портомойном плоту двое суток белье мыл.
– Вы мне, Милевский, объясните лучше, что у вас там за проблемы возникли, – сказал Петр Иванович.
– Проблем было две, даже три. Мы начали в девять, и почти сразу же к нам ввалился гость, какой-то пьяный русский эмигрант. Швейцарец хватил его по лбу доской, а Бинт влил в него бутылку коньяку, отчего тот не только не угомонился, но стал еще буянить. Пришлось нам с Бинтом отволочь его к реке и там оставить. Хуже всего то, что по дороге мы встретили его мамзель, и она увязалась за нами, а потом накинулась на нас как фурия. Тридцать такий фурий с зонтиками пробили бы брешь в Фермопилах, Дарию и армии никакой не надо было бы. Бинту на роже когтями десять заповедей прописала, да еще в глаз двинула. Нам ничего не оставалось, как скинуть ее в воду. Не знаю уж, утонула она или выплыла.
– Милевский,
