не мучь себя подробными расспросами… Её не опознал бы по лицу даже ты… Там… не было… лица… Там… мало… что осталось от… от живого существа.
Динаэль закрыл глаза. Его тело дрожало мелкой дрожью: не от физической боли, её он не боялся, а от той скорби, от того отчаяния, которые когда-то видел в глазах Донуэля, потерявшего Марику; теперь эту муку невосполнимой утраты ощутил он сам, и он обязан был её пережить, хотя бы ради памяти Эливейн…
– Я обмыл тело, одел в чистую одежду и похоронил недалеко отсюда… – печально говорил Ганабен. – Ты поправишься, и мы пойдём к ней…
Динаэль поправлялся медленно, нехотя. Он ещё часто погружался в забытьё и словно не желал возвращаться к реальности. Он в бреду улыбался, шептал и звал:
– Не уходи, любовь моя… Я так боялся, что больше не увижу вас… Ты позволишь мне просить твоей руки?.. Эливейн… Эливейн… Эливейн… Да… Это как подарок… Смотри, звезда! Загадай желание… Слышишь, поёт соловей?.. Эливейн… Я люблю тебя, моя Эливь… Не уходи…
Потом он начинал метаться в отчаянии, и голос его становился глухим:
– Нет!.. Нет!.. Эливейн… Беги!.. Нет!.. Прости… Прощай, любимая…
Старик брал тогда молодого человека за плечи и изо всех сил пытался удержать в постели. Но волшебник рвался куда-то, раны открывались, и, измученный, он, наконец, затихал, а знахарь заново накладывал повязки.
Так прошла ещё неделя.
Эливейн шла теперь по другому берегу бурной реки. Где-то у подножия гор, по словам Дина, должен был находиться подвесной пешеходный мост.
Тропа вилась и петляла между вековыми деревьями и гигантскими гранитными глыбами, но всегда вновь и вновь выходила, то к скалистому и высокому, то к мелкому каменистому и низкому берегу бурлящего горного потока. Иногда попадались небольшие бедные поселения. Порой в них встречались Эливейн сердобольные люди: худенького мальчика кормили и позволяли выспаться где-нибудь под крышей на сене. Иногда девушке удавалось заработать ночлег и пропитание, наносив в дом воды или убрав в стойле домашней скотины. Бывшая мисс Перлик, никогда прежде не выполнявшая тяжёлой и грязной работы, не роптала на судьбу и не жаловалась самой себе на свою несчастную долю. Она смотрела вокруг и познавала мир, о существовании которого не задумывалась раньше: везде жили люди, со своими проблемами и заботами, печалями и радостями, и всем и каждому недоставало тепла и добра, внимания и уважения. Ей ли, выросшей в достатке, изведавшей настоящую взаимную любовь, вышедшей невредимой из такой истории, когда жизнь другого могла превратиться в ад или прерваться вовсе – ей ли жалеть себя! Она – сильная, молодая, здоровая, теперь уверенная в своём предназначении облегчать людскую боль. Эливейн знала точно, что добьётся своего – станет врачом, как некогда мечтала её мама – она гордо шла вперёд, туда, где должна передать Донуэлю слова своего любимого, самого лучшего, самого доброго, самого справедливого, самого благородного и самого мудрого человека, единственного и неповторимого, – Дина.
