и вихрьаплодисментов там, в кремлевском зале…
В другой рыданья: «Папу ночью взяли…»
и – звезды на пол с маршалов моих.
Я кореша вопросами корябал.
С Алешкой Федосеевым, прорабом,
мы пили самогон из кишмиша,
и кулаком прораб грозил кому-то:
«А все-таки мы выстроим Коммуну!»
и, плача, мне кричал: «Не плакать! Ша!»
Но мне сказал мой шеф с лицом аскета,
что партия дороже дружбы с кем-то.
Пронзающе взглянул, оправил френч
и постучал значительно по сейфу:
«Есть матерьялы – враг твой Федосеев…
А завтра – партактив… Продумай речь».
«Так надо…» – он вослед не удержался.
«Так надо…» – говорили – я сражался.
«Так надо» – я учился по складам.
«Так надо» – строил, не прося награды.
Но если лгать велят, сказав: «Так надо!»
и я солгу —
я сам себя предам.
И я, рубя с размаху ложь в окрошку,
стоял за Федосеева Алешку
на партактиве, как под Сивашом.
Плевал я, что мой шеф не растерялся
и рьяно колокольчиком старался,
и яростно стучал карандашом.
Я вызван был в Ташкент. Я думал – это
для выясненья подлого навета.
Я был свиреп. Я все еще был слеп.
Пришли в мой номер с кратким разговором
и увезли в фургоне, на котором
написано – как помню – было «Хлеб».
Когда меня пытали эти суки,
и били в морду, и ломали руки,
и делали со мной такие штуки —
не повернется рассказать язык! —
и покупали: «Как насчет рюмашки!» —
и мне совали подлые бумажки,
то я одно хрипел: «Я большевик!»
Они сказали усмехнувшись: «Ладно!» —
на стул пихнули, и в глаза мне – лампу,
и свет меня хлестал и добивал.
Мой мальчик, не забудь вовек об этом:
сменяясь, перед ленинским портретом,
меня пытали эти суки светом,
который я для счастья добывал!
Мы лес в тайге валили, неречисты,
партийцы, инженеры и чекисты,
начдивы… Как могло такое быть?
Кого сажали, знали вы, сексоты?
И жуть брала, как будто не кого-то,
а коммунизм хотели посадить.
Но попадались, впрочем, здесь и гады…
Я помню, из трелевочной бригады
«мой шеф» в лохмотьях бросился ко мне.
А я ему ответил не без такта:
«Мне партия дороже дружбы. Так-то!»
Он с той поры держался в стороне.
Я злее стал и в то же время мягче.
Страданья просветляют нас, мой мальчик,
и помню я, как, сев на бурелом,
у костерка обкомовец свердловский
Есенина читал нам, про березки,
и я стыдился прежних слов о нем.
Война… Я помню, шибко Гитлер начал…
Но, «враг народа», – для победы нашей
я на Кавказе строил ГЭС опять.
Ее в скале с хитринкой мы долбили,
и
