—сквозь машинный визг.
Мы по лестнице —
и вверх
в гул стальных громад,
в сварки свист и пересверк,
в скрежет,
стукот,
мат.
Бушевал
воды обвал.
Грохотал
металл.
Ну, а шепот
наплывал,
шепот все сметал.
Над гуденьем эстакад,
над рекой великой,
над тайгой косматой,
над
техникой-владыкой.
«Все…
все…
все…
все…» —
дыбилось,
влекло.
«Все…
все…
все…
все…» —
зыбилось,
текло.
«Все…
все…
все…
все…» —
там,
под Братской ГЭС.
«Все…
все…
все…
все…» —
где-то у небес.
А над кронами взойдя,
на стреле вися,
одинокая звезда
трепетала вся.
И тянуло —
то к воле,
то туда —
к звезде.
Феликс мне:
«Очнись, ты где?»
А я был везде.
Меня шепот поднимал,
рвал,
как аммонал,
и я что-то вспоминал,
звал
и вспоминал.
…Город был от листьев рыж,
а какой —
забыл.
Может, это был Париж?
Может, Харьков был?
И, собой не дорожа,
вся дрожа от жара,
обжигающе рыжа,
женщина
бежала.
Сквозь листву,
газет клочки
мчались
каблучки.
Рвалось тело сквозь крючки,
сквозь белки —
зрачки.
Буйно бахали грома,
рушились дома,
а она шептала что-то,
вроде:
«Мама… ма…»
Заглушал перебах,
ветви на дубах.
«Все…
все…
все…
все…» —
билось на губах.
«Все…
все…
все…
все…» —
это не забыть!
«Все…
все…
все…
все…» —
это
