а ты, еле выбравшись из-под обвала,книги, словно во сне, по одной отдавала.
Я просил тебя, девочка, целых два года,
чтобы ты, наконец, полюбила кого-то,
и когда так случилось, вздохнул облегченно,
но зубами потом заскрипел обреченно.
Никогда я не спрашивал менторским тоном,
сколько лет моему сопернику, кто он,
и не знал, то ли плакать мне, то ли смеяться,
когда ты мне сказала: «Ему восемнадцать».
Чистотой незапятнанной девы красива,
полуподнятым взглядом меня ты просила
подойти, чтобы вновь оказались мы рядом,
но тебе я ответил опущенным взглядом.
Ты смотрела в меня, будто времени мимо.
Сделай шаг я, все было бы непоправимо…
Но не сделал я все-таки этого шага.
Что же мне не позволило? Трусость? Отвага?
Встрепенулись зачитанных книжек страницы,
попросив меня шепотом посторониться.
Ты застыла, – чуть вздрагивали лишь серьги! —
и прикрыла прижатыми книжками сердце…
Болельщиков российских бог
Ходивший на Боброва с батею,
один из дерзких огольцов
послебобровскую апатию
взорвал мальчишкою Стрельцов.
Что слава? Баба-надоедиха.
Была, как гения печать,
Боброва этика у Эдика —
на грубости не отвечать.
Изобретатель паса пяточного,
Стрельцов был часто обвинен
в том, что себя опять выпячивает,
и в том, что медленен, как слон.
Но мяч касался заколдованный
божественно ленивых ног,
и пробуждался в нем оплеванный
болельщиков российских бог.
И, затаив дыханье, нация
глазела, словно в сладком сне,
какая прорезалась грация
в центростремительном слоне.
В Стрельцове было пред-зидановское,
но гас он все невеселей,
затасканный, перезатасканный
компашкой спаи́ вателей.
Позор вам всем, льстецы и спаиватели.
Хотя вам люб футбол и стих,
вы знаменитостей присваиватели,
влюбленные убийцы их.
Я по мячу с ним стукал в Дрокии —
молдавском чудном городке,
а он не ввязывался в драки и
со всеми был накоротке.
Большой и добрый, в чем-то слабенький,
он счастлив был не до конца.
Тень жгущей проволоки лагерной
всплывала изнутри лица.
Но было нечто в нем бесспорное —
талант без края и конца.
Его – и лагерником – в сборную
во сне включали все сердца.
Его любили, как Есенина,
и в нам неведомый футбол
он, как Есенин, так безвременно
свое доигрывать ушел.
Капитанская повязка
Не найти на все ответа.
Утверждать я не берусь,
почему когда-то к Нетто
прилепилась
