Первая
Посвящается первой русской женщине-поэту
Анне Буниной (1774–1829), которую
Анна Ахматова называла своей «прабабкой»
Она вздыхала так:
«Мной матушка скончалась»,
мешая кочергой в печи свою печалость,
и ни лежать, ни сесть от боли не могла,
и так жила она в предсмертье на коленях,
и на нее в мучительных моленьях,
чуть золотой лицом от искр в поленьях
Бог, побледнев, смотрел из красного угла.
Прабабка всех —
и Анны, и Марины,
Одоевцевой и Раисы Блох,
она всех женщин пишущих мирила,
но тут, к несчастью, не помог и Бог.
Когда из живота чекисты Ольге
ребенка вышибали сапогом, —
кровавые ошметки и осколки
из Анны Буниной
и красной комсомолки
над всей Россией реяли кругом.
И, Беллы Ахмадулиной пра-пра,
под шляпой,
сметанной парижистой иголкой,
она явилась к Сахарову в Горький
и хризантемами мильтонов прорвала.
Есть в женщинах-поэтах постоянность
достоинства,
в отличие от нас.
Та Анна на коленях настоялась
за них за всех.
Вот кто —
не Бог их спас.
Тоскую по Василию Шандыбину
Тоскую по Василию Шандыбину.
Где я теперь в парламенте найду
его дремучей искренности глыбину —
сквозь лысину все мысли на виду?
Где одиноко он сидит с мормышкою,
как памятник эпохи, вмерзший в лед?
Он был, ей-богу, не из шаромыжников.
Но у таких сегодня не клюет.
И как-то незаметно привыкается,
что, превратясь в национальный стыд,
актеришка с дипломом провокатора
на ниточке дергунчиком шустрит.
А вот Шандыбин, не для лжи родившийся,
музейный экспонат родной земли,
останется, безвинно превратившийся
в то, до чего народ наш довели.
Вечное венчание
То мы рассоримся по-зверски,
то счастливы, то вновь отчаемся,
то мы все в той же самой церкви,
и все венчаемся, венчаемся.
И Библия в литых застежках
шуршит под голоса протяжные,
и у друзей в руках затекших
парят короны наши тяжкие.
И всем святым на обозренье,
родившись братьями-обидчиками,
два довенчальные творенья
жужжат вовсю автомобильчиками.
У счастья горький вкус испуга.
Стоим смиренно подле вечности.
Как нам не разлюбить друг друга?
Лишь под защитой подвенечности.
Тебе
