разучился совести пугаться?Лепи, лепи, но помни, что висит
на блейзере репейник ренегатства.
Блажен, кто наготове стать другим.
Вот вы, наш поэтический лепила,
перелепили третий раз нам гимн
и ждете, чтоб страна его любила?
Вы ни при ком не сможете пропасть —
вы монархист, но с примесью марксизма.
А марсиане вдруг захватят власть —
вы в тот же гимн подбавите марсизма.
Равны госбеспредел и беспредел.
Не ощущаю я гражданский трепет,
когда из нуворишей не у дел
так беспардонно Сахаровых лепят.
Но в нищете и в крови стольких ран,
сдержав самолюбивые угрозы,
не стоит обвинять телеэкран.
А надо кровь остановить и слезы.
Куда еще, вгоняя в дрожь народ,
одетая по лжедесантной моде.
Фемида полицейская войдет
в чулке путаны на небритой морде?
Что видит в думских джунглях впереди
аграрий, по-чекистски брови хмуря,
прижав, как мать кормящая, к груди,
Дзержинского – пока в миниатюре?
Россия-матерь, ты нам не простишь,
как ложную попытку созиданья,
потуги возродить былой престиж
ценой потери чувства состраданья.
«Свобода, да на черта нам она!» —
скрипел народ зубами год от года.
Но даже и такая нам нужна,
как мы, несовершенная, свобода.
Как не хватает Сахарова нам…
Конечно, храм разрушенный – все храм.
Не всем кумирам суждено разбиться.
Но еще больше не хватает нам
всех тех, кто должен все-таки родиться.
Уваженье к писателям
Уваженье к писателям
умерло вместе с цензурой.
Лучший в мире читатель
был сказкой советской лазурной.
Лишь на флаге оставив
полоску былой иллюзорной лазури,
среди стольких раздетых, разутых
глаза мы разули.
И увидели мы —
Дейл Карнеги в России
важнее, чем «Доктор Живаго».
Как листы из свинца,
неподъемны для многих страницы
Гулага.
И зевали вовсю,
Солженицына слушая,
думцы,
ибо им тошнотворно скучны
правдолюбцы-угрюмцы.
Скучен Ванинский порт
и набитые зэками
