Собрание сочинений. Том 9. Евгений Евтушенко

      Если б голос можно было целовать,

      я прижался бы губами к твоему,

      шелестящему внутри, как целый сад,

      что-то шепчущий, обняв ночную тьму.

      Если б душу можно было целовать,

      к ней прильнул бы, словно к лунному лучу.

      Как бедны на свете те, чья цель – кровать.

      Моя цель – душа твоя. Ее хочу.

      Я хочу твой голос. Он – твоя душа.

      По росе хочу с ним бегать босиком,

      и в траве, так нежно колющей греша,

      кожи голоса коснуться языком.

      И наверно, в мире у тебя одной

      существует – хоть про все навек забудь! —

      этот голос, упоительно грудной,

      тот, что втягивает в белый омут – в грудь.

      Поцелуем на Пасху дарующая,

      но, свои преступленья замалчивая,

      обворованная и ворующая,

      ты, Россия, – цветок Мать-и-мачеха.

      Но добро к нам добром и воротится.

      Ты – моя и гриневская Машенька,

      Богородица, Пушкинородица

      и, как водится, просто Русь-матушка.

      Так за что ты людей и надежды

      столько лет по-бандитски замачиваешь?

      Если всех убийц не найдешь ты,

      ты себя не найдешь, Русь-мачеха.

      Сострадать иногда безнадежно.

      Жить спокойней с душою роб́ отной,

      но без боли за все невозможно

      быть ни матушкой и ни родиной.

      Мы играем в слова, как в мячики,

      но, трусливо ругаясь мастерски,

      всех и вся посылаем не к мачехе,

      а к чужой неповинной матери.

      Не позабыл пионерские клятвы еще,

      все же немножечко поумнев.

      Что за тоска меня тянет на кладбище,

      русское кладбище Сен-Женевьев?

      Я обожал Кочубея, Чапаева.

      Есть ли моя перед ними вина,

      если сейчас, как родные, читаю я

      белогвардейские имена?

      Я, у Совдепии – красной кормилицы

      поздно оторванный от груди,

      разве повинен, дроздовцы, корниловцы,

      в крови, засохшей давно позади?

      У барельефа красавца-деникинца,

      если уж пившего – только до дна,

      что-то терзает меня – ну хоть выкинься

      в ночь из гостиничного окна.

      Где-то на тропке, струящейся ровненько,

      вдруг за рукав зацепила меня

      в розочках белых колючка шиповника,

      остановиться безмолвно моля.

      Это сквозь войны и революции,

      сквозь исторический перегной

      Анастасия Петровна Ревуцкая

      заговорить попыталась со мной.

      Я

Скачать книгу