окунуться в эту воду и пить ее страстно… Снова представилась крещенская иордань, прорезанная на льду их усадебного пруду – он кидается туда с головой, открывает рот, и пьет жадно, но внутри еще горячо.
– Так вы совсем горите, господин полковник, – растерянно произнесла старушка. – До вас и притронуться жарко… Что у вас болит?
– Голова… Горло заложено, – прошептал Серж. – Бок… в боку колет.
Кто-то резко заговорил по-польски, и хозяйка дома – а то была она, Волконский мигом вспомнил – возразила ей. Из последовавшей перепалки Серж различил слова «доктор» и «тиф», и он снова хотел повторить, что его нужно оставить одного, но с ведром воды, ибо он заразный… Но воду пусть никуда не уносят. А вообще, лучше всего его бы посадить в ведро и окунуть в колодец, да так и оставить. Как дышать? Научится, рыбы ж как-то дышат… Кажется, он даже проговорил все это вслух, а в ответ только услыхал: «Йезус-Мария, что мне с вами-то делать?..»
– Мне нужно ехать, – продолжал Серж. – Вот увидите, если положите в ледник, я поправлюсь… И избавлю вас от общества моего.
– Да как же вы?.. И доктора не позовешь, где его взять по нынешним временам? У вас же в отряде и не было никакого лекаря.
– Не надо. Я вылечусь, я знаю, – продолжил князь, открывая глаза и вглядываясь в озабоченные синие глаза хозяйки. – Завтра же…
В ответ пани Сулистровская прочла молитву – на латыни, конечно – и Сержа сразу же выбросило в небольшую часовню пансиона, где молилась иезуитская братия, и как он стоит и смотрит на коленопреклоненных перед статуей Девы Марии учителей, пока один из них – Соланж или нет… Криспин, кажется… не поворачивается и не делает ему знак рукой, приглашая присоединиться к молитвам. Серж подходит ближе, видит, что не лицо у аббата, а звериный оскал, и крест висит перевернутый, а вместо Девы с Младенцем стоит, ухмыляясь, обнаженная, и держит в руках, словно лаская, какой-то кусок мяса, с которого на пьедестал стекает кровь, образуя лужу, и волки в облачении отцов-иезуитов набрасываются жадно на кровь. А статуя двигается в мерном танце, и лицо ее странно знакомо, Боже ж мой… «Ты что тут делаешь, Соня?» – хочет он спросить, и его вновь выкидывает в реальность, где свечи, где добрая пани прижимает к его лицу холодную тряпицу, кладет ее на лоб и шепчет что-то утешающее на своем родном языке. Увидев, что глаза князя чуть прояснились, она говорит: «Простите, вы напомнили мне сына моего младшего, Анджея…», и Серж улыбается бледно, и снова просит пить.
…Позже князь не понимал, сколько провел дней и ночей в таком подвешенном состоянии. Жар его не покидал – ледяная вода и холодные компрессы нисколько не снижали температуру. В груди по-прежнему болело, но кашлять не хотелось. Бред терзал его с передышками, из которых он выныривал периодически, когда хотелось утолить жажду. Хозяйка поила его, крестила и произносила молитву на латыни, которой он даже вторил, насколько мог, мешая знакомые слова с не менее ему известными
